Поляки, ненавидевшие Екатерину и Россию, возлагали большие надежды на помощь Турции. Но эти надежды развеялись после подписания русско-турецкого мирного договора. В сложившейся политической ситуации авторитет княжны стал заметно падать. Однажды ночью у ворот ее виллы нашли раненого человека — в него стрелял из ружья телохранитель княжны. Раненым оказался не кто иной, как Доманский. В Рагузе остались недовольны случившимся. Вслед за тем поползли слухи, будто княжна — самая настоящая авантюристка. Радзивилл и его ближайшие сподвижники демонстративно покинули Рагузу и вернулись в Венецию. И самозванке пришлось жить только на собственные средства и те, что перепали ей от Доманского. Однако такой неожиданный поворот в ее судьбе не смутил ее, и она вовсе не собиралась отступать.
Вскоре ей стало известно, что в Средиземном море находится русская эскадра и что командует ею Алексей Орлов, брат Григория, фаворита Екатерины. Ходила молва, будто он впал в немилость императрицы всея Руси. Княжна написала Орлову, признавшись, что она — истинная российская государыня, что Пугачев — ее брат, а турецкий султан считает законными все ее притязания. Она также обещала сделать Орлова первым человеком на Руси — ежели, конечно, тот встанет на ее сторону и поможет ей взойти на престол. Но ответа она так и не получила.
А тем временем за нею по пятам, как когда-то в Париже и Венеции, толпой следовали кредиторы. И, как в Париже и Венеции, княжна предпочла скрыться. Чуть позже она объявилась в Неаполе, в английском посольстве. Английский посол сэр Уильям Гамильтон и его супруга, леди Гамильтон, встречали гостью с распростертыми объятиями и обхаживали ее как настоящую царицу.
6 декабря 1774 года княжна приехала в Рим. Обязанности секретаря, казначея, мажордома здесь исполнял ксендз Ханецкий, который отлично знал папскую резиденцию. Он снял дом за пятьдесят, а карету за тридцать цехинов в месяц. Увы, но авантюристке не удалось заручиться поддержкой Ватикана и польского резидента.
Между тем в Санкт-Петербурге Екатерина II, до сих пор лишь презиравшая самозванку, теперь уже буквально рвала и метала. Пришло время раз и навсегда покончить с интриганкой, которая становилась уже не на шутку опасной. Кому же доверить столь необычное и деликатное поручение? Екатерина решила не колеблясь — только Алексею Орлову. Тому самому, которому княжна имела наглость и неосторожность писать. Орлов переправил послание, адресованное ему, Екатерине, и та дала вот какой ответ: "Я прочла письмо, что написала мошенница, оно как две капли воды похоже на бумагу, которую она направила графу Панину. Нам стало известно, что в июле месяце она вместе с князем Радзивиллом находилась в Рагузе. Сообщите, где она сейчас. Постарайтесь зазвать ее на корабль и засим тайно переправьте сюда; ежели она по-прежнему скрывается в Рагузе, повелеваю вам послать туда один или несколько кораблей и потребовать выдачи этого ничтожества, нагло присвоившего имя, которое ей никоим образом не принадлежит; в случае же неповиновения (то есть если вам будет отказано в ее выдаче) разрешаю прибегнуть к Угрозе, а ежели возникнет надобность, то и обстрелять город из пушек; однако же, если случится возможность схватить ее бесшумно, вам и карты в руки, я возражать не стану". Итак, в этом послании, от 12 ноября 1774 года, Орлову предписывалось "схватить самозваную внучку Петра Великого любой ценой — хитростью или силой".
Орлову предстояло начать игру. Его флагман бросил якорь в Ливорно. Княжна покинула Рим и остановилась в Пизе. Она едва сводила концы с концами. И вот в один прекрасный день она получила великую весть: к ней направляется кортеж адмирала Орлова. Адмирал просит принять его. Представ перед пре- , тенденткой на престол, Орлов тут же отвесил ей нижайший поклон и всем : своим поведением дал понять, что признает в ней настоящую княжну. Он стал { бывать у нее чуть ли не каждый день. И всякий раз княжна подолгу рассказы- I вала ему о своих пожеланиях, надеждах и видах на будущее. Адмирал выслушивал и согласно кивал. Он даже признался ей в страстной любви и выразил готовность вести ее к алтарю. Она не согласилась... Привела доводы. Ее ждут нелегкие испытания. В знак расположения она подарила Орлову свой портрет. В ответ адмирал пообещал взбунтовать флот. Через неделю Орлов-Чесменский предложил княжне отправиться на корабле в Ливорно, чтобы наблюдать за морскими маневрами.
22 февраля на адмиральском корабле "Исидор" самозванка была арестована. Ее доставили в Россию и заключили в Петропавловскую крепость.
Вести дознание по делу лже-императрицы было поручено фельдмаршалу 1 князю Голицыну. Он представил императрице прелюбопытнейшие отчеты, основанные на признаниях самой авантюристки.
Когда Голицын явился к ней в Петропавловскую крепость, ему показалось, будто "она пребывала в сильном раздражении, ибо даже помыслить не могла, что ее заточат в такое ужасное место. Выразив свое негодование, она спросила, за что с нею обошлись столь бесчеловечно. Я тотчас объяснил, что она была арестована на вполне законных основаниях, и призвал ее говорить только правду и назвать всех сообщников. Я повелел задавать ей вопросы по-французски, учитывая, что она совсем не знает русского".
Голицына поразило плохое состояние здоровья арестантки: "У нее бывают не только частые приступы сухого кашля, но и рвота вперемешку с кровохарканьем".
Так в чем же призналась самозванка?
Зовут ее Елизавета, ей двадцать три года; она не ведает ни своей народности, места рождения, не знает она и кто были ее родители. Шестилетним ребенком ее вывезли в Лион, а после полугодового пребывания в этом городе в Киль. Воспитывалась она под наблюдением госпожи Перет или Перон (точно не помнит) и крещена она по православному обряду; не припомнит, когда и в чьем присутствии. Когда она спрашивала, кто ее родители, от нее отделывались лишь утешением, что скоро они приедут. О пребывании в столице Гольшти-нии у Азовской принцессы остались лишь туманные воспоминания.
Когда ей исполнилось девять лет, воспитательница и еще одна женщина, уроженка Гольштейна по имени Катрин, вместе с тремя незнакомыми муж-', чинами увезли ее в Россию, через Ливонию. Это случилось в 1761 году, сразу I после смерти Елизаветы Петровны, императрицы российской. Минуя Петер- " бург и прочие города, они двинулись по направлению к персидской границе. Всю дорогу она болела, и ее пришлось оставить в какой-то деревушке — ее ( название она не помнит. Как ей кажется, ее просто пытались отравить. Она тогда сильно страдала, все время плакала и спрашивала, по чьему коварному наущению ее оставили в этой глуши. Пятнадцать месяцев она провела в одиночестве. Она постоянно плакала, жаловалась. Но все было напрасно. И лишь потом из разговоров крестьян поняла, что ее держат здесь по приказу покойного императора Петра III...
Но вот наконец ей вместе со служанкой и одним крестьянином удалось бежать — и через четыре дня они пешком добрались до Багдада. В Багдаде они повстречали богатого перса по имени Гамет, тот пригласил их к себе в дом, обращался с ней по-отечески ласково и заботливо. Вскоре она узнала, что в этом же доме скрывается всемогущий князь Али, обладатель огромного состояния в Исфахане. Несколько позднее князь Али, услышав ее историю, обещал помочь ей и увез с собой в Исфахан. Там он обходился с нею как со знатной особой. Поверив в ее высокое происхождение, князь не раз говорил ей, что она наверняка дочь усопшей императрицы Елизаветы Петровны — впрочем, то же самое говорили и все, кто ее видел. Правда, многие спорили насчет того, кто был ее отцом. Одни считали — Разумовский, иные полагали, что совсем другой человек, но имени его почему-то не называли. Князь Али, взяв ее под свое покровительство, заявил, что не пожалеет всех своих богатств, чтобы доказать ее высочайшее происхождение. В Исфахане она прожила до 1768 года. Однако вскоре в Персии опять случилась великая смута, и князь, не желая подвергать свою жизнь опасности, решил покинуть родину и податься в Европу. Она согласилась отправиться с ним, но лишь при одном условии — если они минуют Россию, ибо ей тоже не хотелось рисковать жизнью. Но Али успокоил ее, сказав, что в Астрахани она переоденется в мужское платье, и таким образом они спокойно смогут пересечь всю Россию. В сопровождении многочисленной свиты они покинули Исфахан и в 1769 году прибыли в Астрахань; Али — под именем знатного персидского вельможи Крымнова, а она — как его дочь.
По словам авантюристки, она провела два дня в Астрахани, ночь в Санкт-Петербурге, потом, через Ригу, попала в Кенигсберг, шесть недель жила в Берлине, почти полгода в Лондоне, а из Лондона перебралась во Францию. В Париже она оказалась в 1772 году. А что с нею было дальше, нам уже известно.
Ранее сэру Вильяму Гамильтону она поведала другую историю.
По этой версии Елизавета I передала ей права на престол, а на Петра III возложила обязанности воспитать царевну. Немилосердный монарх отправил родственницу в Сибирь, откуда спустя год ее вывело участие в ней одного священника. Под покровом ночи бежали они в столицу донских казаков. Ее пытались отравить, однако она успела скрыться. Бежала в Персию к родственнику отца, который в правление шаха Тамаса переселился на берега Каспия. Этот король королей осыпал русского пришельца ласками и богатствами, наделил его обширными поместьями и окружил почетом. Благодаря этому он мог заботиться о преследуемой судьбой дочери родственника, выписывать для нее педагогов из-за границы и превосходно подготовить ее к жизни.
Голицын докладывал:
"В итоге она утверждает, будто никогда не помышляла выдавать себя за дочь покойной императрицы Елизаветы и что никто ее на сие не науськивал, а про свое происхождение она, мол, узнала только от князя Али. Она заявляет, будто не желала, чтобы ее величали этим титулом — ни князь Лимбургский, ни Рад-зивилл, и всегда повторяла им: "Впрочем, называйте меня как знаете — хоть Дочерью турецкого султана, хоть персидского шаха, хоть русской княжной. Но лично мне кажется, что я не вправе носить сей титул". Она говорит, что в Венеции строго-настрого запретила полковнику Кнорру обращаться к ней как к высочеству. Когда же тот воспротивился, она подалась в Рагузу и воспретила местным властям употреблять по отношению к ней титул княгини. Будучи в Рагузе, она получила безымянное письмо и три духовных: первое было подписано рукою императора Петра Великого и имело касательство к венчанию на царство Екатерины I; второе было за подписью императрицы Екатерины I — о короновании Елизаветы Петровны, и третье — Елизаветино — о передаче короны ее дочери, которую должно величать Елизаветой II. Что же до манифеста, она ответствовала, что то был вовсе не манифест, а своего рода предписание, то бишь указ, согласно которому графу Орлову надлежало огласить перед моряками российского флота Елизаветино завещание относительно ее родной дочери. Она также утверждает, будто направила сие писание графу Орлову единственно для того, чтобы узнать, кто взял на себя груз послать ей упомянутые бумаги и могли ли они прийти из России...
Однако же, наслушавшись разговоров о своем рождении и памятуя о злоключениях детства, она порой тешила себя мыслью, что, быть может, она действительно та, о ком упоминается в присланных ей духовных и прочих бумагах. Она думала, что у тех, кто прислал ей все это, были свои причины сделать это, имевшее явное отношение к политике".
Свой отчет императрице великий канцлер Голицын закончил так: "Узница, уповая на милость императрицы, утверждает, что на самом деле она всегда питала любовь к России и препятствовала любым злонамерениям, могущим причинить вред государству российскому, — что в конечном итоге послужило причиной ее размолвки с Радзивиллом. Именно ее горячее стремление любыми средствами защитить интересы России как раз и повлекло за собой ее ссору с Радзивиллом".
Вскоре княжна поняла, что ей, похоже, уже никогда не будет суждено выйти на свободу, и тем не менее она отправила Екатерина II исполненное горького отчаяния письмо:
"Ваше императорское величество, я полагаю, настало время уведомить Вас о том, что всего, писанного в стенах этой крепости, явно недостаточно, чтобы развеять подозрения Вашего величества на мой счет. А посему я решилась обратиться к Вашему императорскому величеству с мольбой выслушать меня лично, но не только поэтому, а еще и потому, что я могу принести большую пользу России.
И моя мольба — верное тому ручательство. К тому же я вполне могла бы опровергнуть все, что было написано и сказано против меня.
Я с нетерпением жду распоряжений Вашего императорского величества и уповаю на Ваше великодушие.
Имея честь выразить Вашему императорскому величеству заверения в моем 5 глубочайшем почтении, я по-прежнему остаюсь Вашей покорнейшей и сми-: реннейшей слугой.
Елизавета".
Кроме того, княжна написала два письма князю Голицыну и подписалась Ц все тем же именем — Елизавета. Таким образом, она дважды совершила непростительную оплошность, чем навлекла на себя гнев Екатерины, потому что та не преминула заметить Голицыну следующее:
"Князь1 Соблаговолите передать небезызвестной особе, что, ежели ей угодно облегчить свою участь, пусть прекратит ломать комедию и выбросит спесь из головы, ибо, судя по ее письмам к вам, дерзко подписанным именем Елизаветы, она так до сих пор и не образумилась. Велите передать ей, что никто ни на мгновение не сомневается в том, что она отъявленная авантюристка и что вы настоятельно советуете ей умерить тон и чистосердечно признаться, кто надоумил ее взять на себя эту роль, где она родилась и с какого времени начала заниматься мошенничеством. Повидайтесь с нею и еще раз передайте, чтобы прекратила ломать комедию. Надо же, какая негодяйка! Судя по тому, что она написала мне, дерзость ее вообще не знает границ, и я уж начинаю думать, все ли у нее в порядке с рассудком".
По всей видимости, императрице во что бы то ни стало хотелось узнать настоящее происхождение авантюристки. Вскоре ей сообщили, что мошенница была не кто иная, как дочь пражского кабатчика, потом — будто родилась в Польше, что объясняло ее связь с конфедератами Радзивилла; затем — что она дочь нюрнбергского булочника, и в довершение всего — будто она из семьи польского еврея. Очевидно, что какая-то из четырех перечисленных версий была лишней. Однако Екатерину II ни одна из них явно не устраивала. Судя по поведению императрицы, она была чем-то взволнована и даже встревожена. Вскоре, правда, она обрела некоторое успокоение: оказалось, что самозванка была совсем плоха. Ее то и дело трясло в лихорадке. Участилось кровохарканье. И 26 октября 1775 года князь Голицын сообщил Екатерине, что состояние арестантки плачевно: "Врач, что пользует ее, опасается, что долго она не протянет". И действительно, в один из декабрьских дней 1775 года, призвав к себе католического священника, она испустила дух. "Отъявленная негодяйка, присвоившая себе высокий титул и происхождение, близкое к ее высочеству, — писал Голицын, — 3 декабря испустила дух, так ни в чем не сознавшись и никого не выдав".
Так кто же она была, эта таинственная авантюристка и самозванка? А может, она, как сама утверждала, действительно была дочерью Елизаветы?
Известно, что Екатерина II запретила проводить какое-либо дознание, могущее изобличить княжну. Царица ни разу официально не оспорила ее притязания. Екатерине хотелось лишь одного — скорее покончить с этим делом. "Довольно примечательно, — писал историк Шалемель-Лакур, — что никто так и не попытался опровергнуть широко распространенное мнение о том, что у императрицы Елизаветы была дочь, или доказать, что она умерла, или, по крайней мере, узнать, что с нею сталось". Спустя восемь лет после смерти узницы Петропавловской крепости посол Франции в России маркиз де Врак, по просьбе одного из парижских кредиторов бывшей княжны Волдомир, собрал в Санкт-Петербурге кое-какие сведения о ней. Посол изложил их в депеше, которая ныне хранится в архивах Французского министерства иностранных дел. В этой депеше де Врак выражал свою убежденность в том, что "она действительно была дочерью Елизаветы и Разумовского". После долгих кропотливых исследований, подкрепленных красноречивыми документами, историк Шарль де Ларивьер также пришел к выводу о том, что княжна вполне могла быть дочерью императрицы Елизаветы.
Тем не менее та, которая, возможно, была внучкой Петра Великого, нашла свою смерть в крепостном каземате.
Авантюристка попала в историю как княжна Тараканова, хотя никогда этим именем не пользовалась и, возможно, даже не подозревала о существовании такой фамилии. Под этим именем известна еще одна княжна, якобы действительно, рожденная от морганатического брака императрицы Елизаветы с фа-Фом А.Г. Разумовским по имени Августа (Тимофеевна). По повелению Екатерины II она была привезена в Ивановский монастырь и пострижена под именем Досифеи. Княжна Тараканова прожила здесь до самой смерти в 1810 году. Еще одна загадка. Так или иначе, но нашу авантюристку стали тоже называть княжной Таракановой.
А затем и принцесса Волдомир превратилась в принцессу Владимирскую П Мельников в своей книге "Княжна Тараканова и принцесса Владимире-г кая" (Спб, 1868) счел фамилию Волдомирская равнозначной Владимирская! и, без всяких на то оснований, стал именовать ее Владимирской Происхождение же княжны "Волдомир" — плод буйной фантазии Азовской принцессы. Не более