Кризис верхов в 1881 году

Цареубийство 1 марта 1881 года – вершина революционного кризиса. Никогда раньше правящие верхи не переживали такой паники и растерянности, как в первые дни после гибели Александра II. Отовсюду император получал известия о подготовке новых покушений; петербургский градоначальник Н. М. Баранов пугал правительство "ужасной катастрофой”, которая вот-вот разразится, и выдвигал разные нелепые проекты вроде закрытия фабрик и выселения рабочих из столицы для предотвращения восстания. В народе распространялись панические слухи, министры потеряли головы, власть была дезорганизована. 12 марта, получив письмо от своего учителя И. П. Победоносцева с советами лично проверять запоры на дверях и следить, "чтобы не залезли под кровать”, Александр III назначил будущим регентом своего брата Владимира и сбежал в Гатчину. Так, в замке со рвами и подъемными мостами он оставался многие годы.

Именно в эти мартовские дни выявилось, в какой тупик попало революционная партия со своим "красным террором”. Силой "Народной воли” были исчерпаны: А. Д. (Александр Дмитриевич) Михайлов был схвачен еще в конце 1880 года, А. И. Желябов – в феврале 1881, Софью Перовскую – руководительницу покушения – арестовали 10 марта. Один из летальщиков, Николай Рысаков, схваченный на месте преступления, выдал полиции все, что знал. Массовые обыски и облавы, прокатившиеся по его следам, привели к разгрому петербургской организации "Народной воли”. Провал Исполнительного комитета парализовал немалые силы партии, оказавшиеся без руководства; остатки Исполнительного комитета бежали из Петербурга в Москву, что стало началом длительного спада революционного движения.

Поняв, что надежды на революцию не оправдались, ИК 10 марта 1881 г. обратился с письмом к Александру III, обещая прекратить террор в обмен на конституцию. Тремя днями раньше, 7 марта, состоялось совещание высших сановников империи, на котором Лорис-Меликов и большинство других министров высказались за принятие проекта "конституции”, уже подписанного Александром II. Недвусмысленно в пользу представительного правления высказались "Голос” и несколько других либеральных изданий.

Но либеральная бюрократия, занимавшая тогда ключевые посты в правительстве, не смогла оказать энергичного давления на Александра III. Требование конституции со стороны цареубийц буквально выбивало почву из-под ног верноподданных либералов.

Зато консерваторы (Катков, Победоносцев), за все время кризиса не проявившие ничего, кроме энергии и изворотливости в канцелярских играх, придя в себя от шока, своего шанса не упустили. Победоносцев настойчиво убеждал нового царя в необходимости жесткой политики. "Злое семя можно вырвать только борьбой с ним на живот и на смерть, железом и кровью. Хотя бы погибнуть в борьбе, лишь бы победить”, - писал он Александру III. Катков в "Московских ведомостях” тоже открыл поход против  "гнилого либерализма”, "доведшего Россию до позора 1 марта” (цареубийство).

Цареубийство ударило по монархическим чувствам русских. Под громовые филиппики Каткова и беспорядочные репрессии перепуганной полиции в обществе был взвинчен психоз осажденной крепости. Настроение большинства повернулось к "сильной руке”.

Над убийцами Александра II состоялся суд, на котором прокурор Н. В. Муравьев требовал смертной казни подруги своих детских игр Софьи Перовской. Приговор был предрешен резолюцией Александра III о том, что "все шестеро будут повешены”. 3 апреля 1881 года пятеро народовольцев – А. Желябов, С. Перовская, Т. (Тимофей Михайлович) Михайлов, Н. Кибальчич и Н. Рысаков – были публично казнены. Это был первый сигнал поворота к реакции. 29 апреля 1881 года Александр III подписал манифест о незыблемости самодержавия. Вместо конституции страна получила "Положение об усиленной и чрезвычайной охране” (14 августа 1881 г.), предоставлявшее широкие права губернаторам и полиции. В России начался период торжества консервативной политики.

Александр III и его окружение

В момент вступления на престол Александру было 36 лет. По характеру он сильно отличался от всех Романовых – германофилов, людей неискренних, любителей пофлиртовать; он был ближе к древним московским князьям, скопидомам и тяжелым "собирателям русской земли”, но без их таланта и византийской изворотливости. Скромность, прямодушие, трудолюбие и привязанность к семье сочетались у Александра с обостренным чувством ответственности, упорством и природным здравым смыслом, но не подкреплялись гибкостью ума и образованием. Из-за невероятной силы огромного грузного царя А.Ф. Кони придумал ему элегантное прозвище "бегемот в эполетах”, соответствовавшее как его физической мощи, так и умственной ограниченности.

Традиционное романовское упрямство и узкий консерватизм, воспринятый Александром III от его учителя К. П. Победоносцева, сводили политику царя к стремлению сохранить существующий режим без изменений. Всю свою жизнь Александр оставался верен своему кредо, сформулированному в письме своему брату Владимиру в апреле 1881 года: "Я никогда не допущу ограничения самодержавной власти, которую нахожу нужной и полезной для России”.

Глубокая религиозность и патриотизм царя придавали его политике славянофильские оттенки. Впервые за двести лет русский император носил бороду. Правда, когда в 1882 году министр внутренних дел К. П. Игнатьев попробовал созвать Земский собор по случаю коронации императора в Москве (любимая идея славянофилов), царь под влиянием Победоносцева уволил его и заменил архиреакционером Д. А. Толстым. Коронация прошла на следующий год безо всякого Земского собора и при чрезвычайных мерах безопасности, которую обеспечивало более 14 тысяч человек полиции. Александр III был неспособен справиться с лавиной дел, обрушивавшихся на повелителя 100-миллионой империи. Сверхцентрализация усложнявшейся жизни превратила его в пленника бюрократического аппарата.

Долгое время решающее влияние на царя оказывал К. П. Победоносцев, олицетворявший собой духовный застой и канцелярскую рутину. Этот худощавый человек с аскетическим лицом, в больших роговых очках, не имея друзей, занимая не слишком важную должность обер-прокурора Святейшего Синода, добился могущества, снискавшего ему прозвища "серого преосвященства” и даже "русского папы”. Умный и образованный, Победоносцев был убежденным обскурантистом, являя собой тип узкого бюрократа, каждой черточкой и каждым поворотом мысли обнаруживая российское чиновничье мировоззрение. В конце 80-х его власть ослабла, но при Николае II он снова набрал силу и до самой смерти в 1906 году был знаменем крайнего консерватизма.

Правительство Александра III состояло большей частью из бездарных реакционеров, закостеневших в бюрократической рутине. Министром внутренних дел в 1882-1889 гг. был граф Д. А. Толстой, "занятый одними динамистами, и то в их замыслах против его особы”, "вскормленный слюной бешеной собаки”, по словам Модеста Корфа, и по крайней мере дважды – в 1872 и 1885 гг. - впадавший в умопомешательство: он воображал себя лошадью и требовал сена. Сменил его некто И. Н. Дурново; по меткому выражению А. Кони "представительный выездной лакей, попавший в силу злосчастной судьбы в министры”. Министерством народного просвещения ведал И. Д. Делянов, превративший свое ведомство в филиал департамента полиции. Такие люди не смогли, даже если б захотели, направлять государственный корабль. Под вождением все критиковавшего, но не умевшего предложить ничего позитивного К. П. Победоносцева, Россия плыла в неизвестность.

Русификация окраин

При Александре III традиционная русская политика веротерпимости и покровительства малым на­родностям, обеспечивавшая империи внутреннюю спло­ченность, сменяется насильственной русификацией и стремлением к слиянию всех подданных в единую национальность. Эта политика точно подражала мето­дам угнетения, применявшимся Германией в Познани и Эльзас-Лотарингии, но была обращена прежде всего против самих немцев, со времен Петра I взявших не­померную власть в русском чиновничьем аппарате. Она проистекала из ложно понятого православного патрио­тизма и желания переделать петербургскую систему на старомосковский лад и питалась тягой бюрократии к унификации управляемых народов. Прямолинейный ум Александра III был не в силах объять гибкую сложность имперской конструкции, унаследованной пе­тербургской Россией от предшествующих эпох. Царь исходил из простой и разрушительной мысли, что в Рос­сии должны господствовать русские, и соответственно действовал. В будущем это породило множество меж­национальных конфликтов.

На всех окраинах империи — от Финляндии до Сред­ней Азии, а также в Поволжье народы, принадле­жавшие к различным культурам и цивилизациям, под­верглись русификаторской нивелировке.

Была ограничена автономия Финляндии, пользовав­шейся до сих пор всеми преимуществами нейтралитета под защитой русского оружия и выгодами бескрай­него русского рынка, но упорно отказывавшей русским в равноправии с финнами и шведами в нескольких верстах от Петербурга. Вся переписка финских властей с русскими должна была теперь вестись на русском языке, русские почтовые марки и рубль получили права хождения в Финляндии. Намечалось также заставить финнов оплачивать содержание армии наравне с населе­нием коренной России и расширить сферу применения русского языка в стране.

Польша вообще была переименована в Привисленский край, польский язык вычеркнут из школьных и университетских программ, названия улиц, даже вывески магазинов должны были быть только на русском языке. Католическая церковь, имевшая огромное влияние на поляков, подверглась преследованиям. Ей запрещали строить новые костелы и ремонтировать старые без специального разрешения, духовные семинарии строго ограничивались в приеме учеников.

Для финскою и польского народов, ориентирован­ных на Запад и принадлежавших к западной цивили­зации, перспектива сменить культурный круг и раство­риться в русском море была равносильна националь­ной гибели, и в конце XIX века царизм столкнул­ся с нарастанием сопротивления с их стороны. Поскольку же в России, кроме правительства, никто не верил в возможность ассимиляция западных окраин, политика русификации не пользовалась поддержкой нации и не имела никаких шансов на успех.

На Украине, населенной братским православным на­родом, в 1876 году по предложению П. А. Валуева был запрещен к употреблению украинский язык. Пра­вительство исходило при этом из того, что новая украинская мова была частично искусственно создана после 1848 года антирусски настроенной интеллиген­цией из Львова, принадлежавшего тогда Австро-Венг­рии. Но в результате украинизм, до тех пор куль­турнический и лояльный, стал оппозиционным России и подпал под германо-австрийское влияние. Насильст­венное крещение в православие униатов (греко-католиков), некогда огнем и мечом обращенных в униатство польскими панами, создало интеллигентскому украиниз­му мощную социальную базу в западных губерниях и посеяло семена конфликтов, не утихающих и сегодня.

На Кавказе традиционная дружба русских с грузи­нами и армянами была подорвана гонениями на армян­скую церковь и неумелыми попытками русификации Грузии, пришедшими на смену гуманному и осторож­ному управлению эпохи Николая I.

В Крыму, на Кавказе, в Средней Азии и Поволжье русификация сопровождала хозяйственное вторжение капитализма, размывавшего традиционные устои жизни, подготавливая тем самым жесткую ответную реакцию исламского фундаментализма. Но при Александре III мусульманские народы, ослепленные блеском и мощью империя, еще не проявляли недовольства.

Особым преследованиям подвергались евреи. В 1882 году им было запрещено селиться в черте оседлости (т. е. в западных губерниях) и приобретать землю. В 1887 году специальным циркуляром устанавливалась процентная норма приема еврейской молодежи в уни­верситеты (не более 10% в черте оседлости и 2—3% в других губерниях). Ограничивались права евреев зани­маться адвокатурою (впрочем, частично эти меры объяснялись непомерным наплывом евреев в университеты, где их доля достигла 70% студентов, и в юриспруден­цию). В 1892 году 20 тыс. евреев были изгнаны из Москвы, где по закону они не могли постоянно прожи­вать. Меры эти возбудили ненависть в сердцах еврейской молодежи, устремившейся в революционное движение. Вместо того чтобы слиться с окружающими народами в созидательной деятельности, евреи оказались в положении противоборства с государством и преврати­лись в опасную разрушительную силу. Россия стала родиной мирового сионизма.

Казенный национализм породил лишь неприязнь ино­родцев, не увеличив ни материальной мощи русских, ни их нравственного авторитета. Он остался чужд рус­ской душе и представлениям о справедливости, быто­вавшим в народе. Между тем если и существовала тогда нация, не нуждавшаяся в искусственном покровитель­стве, так это русские, совершившие в 80—90-х годах XIX века огромный экономический и культурный рывок.

Экономика и классы пореформенной России

Отмена крепостного права в 1861 году осво­бодила производительные силы России из-под гнета отжившей хозяйственной системы. Пореформенные де­сятилетия XIX века — время быстрого развития эконо­мики и глубоких социальных перемен, сопровождав­ших переход к капитализму. Население России вырос­ло с 71 млн. человек в 1856 году до 122 млн. человек в 1894 году, в том числе городское — с 6 млн. до 16 млн. человек. Выплавка чугуна с I860 по 1895 год увеличилась в 4,5 раза, добыча угля — в 30 раз, нефти — в 754 раза. В стране было построено 28 тыс. верст железных дорог, соединивших Москву с основными промышленными и сельскохозяйственными районами и морскими портами. Число русских речных пароходов возросло с 399 в 1860 году до 2539 в 1895-м, а морских — с 51 до 522. В это время в России закончился промыш­ленный переворот, и машинная индустрия сменила ста­рые мануфактуры. Выросли новые промышленные города (Лодзь, Юзовка, Орехово-Зуево, Ижевск) и целые инду­стриальные районы (угольно-металлургический в Дон­бассе, нефтяной в Баку, текстильный в Иванове). Объем внешней торговли, не достигавший в 1850 году и 200 млн. рублей, к 1900 году превысил 1,3 млрд. рублей.

Решающим фактором в развитии экономики были же­лезные дороги. В течение пореформенных десятилетий Россия строила их больше и быстрее, чем другие европейские страны. Как и в США, железные дороги связывали отдаленные окраины в единый организм, соединяли села с городами, промышленность с рынком. Жизнь ускорялась с пришествием паровоза: пассажиры могли доехать из Петербурга в Москву за один день, попивая чай и закусывая по русскому обычаю домаш­ней снедью из необъятных баулов.

Железнодорожное строительство, начатое после Крымской войны государством из стратегических сооб­ражений, вызвало к жизни новые отрасли промышлен­ности, особенно в металлургии и машиностроении, под­няло богатства недр, ранее лежавшие втуне, воздвигло на месте прежних пастушеских пейзажей индустриаль­ные города с дымными фабриками, чугунными мостами и шумными торжищами. Железнодорожное строительство связало русский капитал с государством (сам Алек­сандр III владел акциями железных дорог на 6.321.933 рубля) и способствовало раннему образованию монопо­листических групп буржуазии. Железнодорожное строи­тельство, форсируя развитие русской промышленности, повлекло за собой протекционизм и другие меры госу­дарственного вмешательства в экономику, в целом не­свойственные в тот период Западу.

Форсированное насаждение капитализма сверху, си­лой государства, деформировало естественный ход раз­вития русской буржуазии. В конце XIX века она все еще состояла из нескольких разнородных фракций, разли­чавшихся по ориентации и происхождению. Немецко-чиновная петербургская группа, связанная с иностран­ным капиталом и ориентированная на тяжелую индуст­рию и казенные заказы, встречала сильную конкуренцию национальной, преимущественно старообрядческой, и поднявшейся в легкой промышленности московской буржуазии. Предпринимательский класс России второй по­ловины XIX века — это сочетание грубых хищников эпохи грюндерства 1870-х годов, "разуваевых” и "колупаевых”, вышедших из откупщиков питейных сборов и казнокрадов, с прижимистыми "капиталистыми” кре­стьянами, основывающими московские дома Гучковых, Коноваловых, Рябушинских, с просвещенными интелли­гентными купцами и фабрикантами типа Н. В. Вере­щагина — брата знаменитого художника и отца молочной промышленности, или П. Третьякова, основателя всемирно известной картинной галереи в Москве, и, наконец, с многочисленными инородцами и иностран­цами, с Нобелями, Шмидтами, Манташевыми, Гинзбур­гами. Вплоть до 1905 года русские капиталисты не осознавали собственных политических интересов и выступали как верноподданническая, консервативная сила.

Поддержка государства позволяла русской буржуазии усиливать эксплуатацию рабочих. По данным исто­рика И. Ф. Гиндина, русский пролетариат получал в два-три раза меньший заработок, чем на Западе. В условиях вмешательства революционеров (первые подпольные рабочие организации были созданы народниками в 1875 - 1878 гг.) и полиции в фабричные дела (первая крупная стачка рабочих в Иванове в 1885 г. была подавлена с помощью войск) рабочие политизировались относительно быстрее, чем буржуазия. Но в целом до 1905 года рабочий класс представлял собой не оформившееся образование и не проявлял заметной политической активности, будучи к тому же сравнительно малочисленным. В 1870 году фабричные, заводские и железнодорожные рабочие насчитывали около 700 тыс. человек, в 1895 году -  1,4 млн. человек.

Крепостнические пережитки, сохранившиеся после реформы 1861 года, затрудняли развитие рыночных отношений в сельском хозяйстве. Крестьянство, понесшее большие материальные потери при освобождении, вплоть до начала XX века медленно оправлялось от удара. К тому же, как докладывал царю в 1868 году министр внутренних дел П. А. Валуев, "личность крестьянина была подчинена самовластию мира [общины]. Это подчинение приняло в весьма многих случаях возмутительные свойства новой крепостной зависимости". Община приговаривала крестьян к ссылке в Сибирь "за колдовство", за супружескую неверность, трудолюбивых хозяев штрафовали за работу в праздничные дни и т. д. П. А. Валуев резонно замечал, что "общее развитие производительных сил и обеспечение трудолюбивой части сельского населения невозможны при условиях подобного гнета", и предлагал подумать о переходе от общинного землевладения к частной собственности. Однако вместо этого Александр III в 1893 году подписал указ, ограничивающий право выхода из общины согласием 2/3 ее членов. В результате подъем кре­стьянского земледелия шел с большими трудностями.

Помещики же обнаружили очень небольшую способ­ность к перестройке своего хозяйства на рыночные рельсы. Русские "баре” оказались неспособными стать чем-то похожим на английское "новое дворянство” XVII века и обрекли себя на повторение судьбы своих французских собратьев XVIII века. В течение всех пореформенных десятилетий большая часть помещичьих хозяйств продолжала цепляться за крепостнические фор­мы (кабалу крестьян, отработки и т. п.) и довольно быстро шла ко дну. К 1895 году дворяне заложили уже 40% своей земли (37.5 млн. десятин), с 1870 по 1905 год помещичье землевладение в России сократи­лось с 79,1 млн. до 53,2 млн. десятин.

Падение помещичьего хозяйства ускорило процесс расслоения дворянства и высвобождения государственно­го аппарата из-под преобладания помещиков. По данным советского историка А. П. Корелина, помещики состав­ляли в 1878 году 56%, в 1895 - 40%, в 1905 году - 30% дворянства, а по расчетам П. А. Зайончковского, среди чиновников I-IV классов помещиков было в 1853 году 58%, в 1878-м - 38%, в 1903 году - 26%. Политическое господство поместного дворянства в Рос­сии кончилось в 1825 году. Во второй половине XIX века можно уже было говорить о полной утрате помещиками господствующего положения в жизни: политическая власть сосредоточилась в руках бюрократии, экономи­ческая — в руках буржуазии, идейная — в руках интел­лигенции, а некогда всесильные русские помещики быст­ро шли к неизбежному исчезновению.

Внешняя политика Александра III

Александра III называли царем-миротворцем, ведь он впервые в русской истории не провел ни одной войны. Однако "мирной