Вопрос о связях Индии как колонии Британской империи с Туркестаном – “национальной окраиной” Российского государства – нельзя рассматривать вне контекста общих англо-русских отношений в XIX-начале XX вв. Между тем именно так поступали те (надо сказать, редкие – П.Л.) исследователи, которые изучали индо-среднеазиатские связи в указанный исторический период1.
Во-первых, они сводили все к описанию непосредственно туркестано-индийских отношений на региональном уровне, подчеркивая тем самым их “колониальный” характер, а не международный.
Во-вторых, исследование велось в рамках достаточно узких научных направлений и имело, как правило, выражение в виде небольших по объему статей в журналах, сборниках и т.п.
Таким образом, фундаментальных трудов по истории индо-среднеазиатских связей не было создано, ни применительно к рассматриваемому здесь периоду, ни к любым другим. Это тем более удивительно, что взаимоотношения между двумя значительными регионами Азии развивались издавна и на самых разных уровнях – торгово-экономическом, политическом, культурном и др.

В древности Средняя Азия и Северная Индия входили в состав одной империи – Кушанской. На рубеже 1-го и 2-го тысячелетий н.э. они “соседствовали” в границах державы Махмуда Газневи. Но и после ее распада “угроза со стороны турушков – так индийцы называли тюрок-мусульман (Средней Азии – П.Л.) – стала постоянной проблемой для североиндийских правителей”2.

В конце XIV в. по Индии смерчем прошли войска “гостя” из Средней Азии – Тамерлана, незадолго до этого “посетившего” Русь, но без особого успеха. Зато здесь “железный” хромец “отвел душу”-он разграбил, разрушил и истребил все, что только смог, но тысячам искусных мастеров он сохранил жизнь с тем, чтобы угнать их в Туркестан, где они потом существенным образом обогатили среднеазиатское ремесло, зодчество, науку и т. д. Память о жестоком завоевателе долго не угасала среди индийцев, но история еще раз “освежила” ее, когда в 1526 г. праправнук “железного хромца” – 3ахиреддин Мухаммад Бабур, выходец из Ферганы, основал в Индии династию и Империю Великих Моголов. Но до конца своей жизни первый “Великий Могол” грезил о своей родине – Туркестане и любимом городе Оше, что, кстати, весьма поэтично описал в своих мемуарах3. И, по сути, все 322 года существования династии крупнейшим государством Индии правили выходцы из Средней Азии.

И в связи с вышеизложенным закономерно возникает вопрос: как при такой богатой истории межрегиональных связей Индии и Туркестана не могли быть созданы фундаментальные труды, должным образом ее отражающие? Хочется надеяться, что в будущем востоковедение (как отечественное, так и зарубежное) восполнит этот досадный пробел в историческом и ином знании.

Заметим сразу, что мы далеки от намерения восполнить этот пробел целиком ни сейчас, ни в последующем. Нам просто хотелось бы обратить внимание на ряд обстоятельств, доселе, на наш взгляд, недостаточно освещенных в проблеме индо-среднеазиатских отношении в XIX – начале XX вв. И прежде всего, конечно, на их межгосударственный, международный аспект. В указанный период Туркестан не был чисто географическим понятием в умах политиков того времени. Три среднеазиатских ханства – Бухарское, Кокандское и Хивинское – давно уже были втянуты в сферу международных отношений. Отечественные историки доказали, что Россия, начиная с Х в., постоянно развивала и укрепляла свои контакты с Туркестаном4. Причем, в XVII в. она серьезно рассматривала регион в качестве “транзита” в своей торговле с Индией. Англичане, начавшие в это время утверждаться в последней и потом завоевавшие ее, после “обустройства” в новых владениях довольно скоро обратили внимание на Туркестан. Уже в 1783 г. на границах последнего появился британский “чиновник” из Мадраса Джордж Фостер, который, под личиной туземца, прошел через Кашмир, Афганистан и Персию, собирая сведения, представлявшие военный, политический, экономический и проч. интерес для Лондона. После того, как Наполеон предложил России организовать совместный поход на Британскую Индию, английское проникновение в Среднюю Азию в значительной мере активизировалось. Наиболее притягательным объектом для британских агентов здесь стала, погрязшая в тенетах средневековья, “Благородная Бухара”. Не всем из них удалось ее достичь (например, Поттинджеру и Кристи – П. Л.), потому тем более был ценен успех ветеринара из Бенгальской армии и инспектора военных коннезаводств У. Мооркрофта. который вместе со своим помощником Д. Требеком в 1824 г. прибыл в Бухару, якобы для закупки лошадей. То, что он был шпионом и имел дипломатические поручения, не вызывает сомнений, поскольку по пути “ветврач” заключил договор (!) с раджой в Ладаке. Кроме того, при нем состоял “туземец” Мир Изет-уллах, весьма активно собиравший разного рода “полезные” сведения для своего хозяина. В отличие от ладакского раджи, бухарский эмир Хайдар-хан отказался заключить договор с англичанами, но высоко оценил ветеринарные познания дипломата, беседуя с ним о “лошадиных” болезнях. Именно по причине дипломатического (и политического) характера миссии Мооркрофта англичане держали в секрете все ее “бумаги” до 1841 г. В них, кстати, “ветеринар” раскрывал и “сокровенный” смысл британской политики в Средней Азии. Он писал, что Англии должно быть далеко не безразлично, какие товары будут приобретать жители Туркестана – из Санкт-Петербурга или Бирмингема, и что решить эту задачу призваны британские власти Индии.

Дипломатические неудачи “ветврача” не обескуражили последние. Следующим “послом” Британии в Бухаре стал А. Бернс – “кадровый” разведчик, работавший под началом известного английского шпиона на Востоке Генри Поттинджера. Но Бернсу удалось побеседовать в 1832 г. в Бухаре только с визирем. Эмир отказался его принять, сославшись на болезнь. Он был наслышан о “подвигах” британцев в Индии и не желал иметь с ними никаких дипломатических “международных” отношений. Но зато англичане хотели иметь таковые. Развязав войну с Афганистаном, они планировали в последующем распространить свое влияние и на Туркестан. В начале 1840-х гг. в “Благородную Бухару” прибыли британские шпионы-дипломаты полковник Стоддарт и “миссионер” Конноли. Они имели целью склонить бухарского эмира к союзу с Англией в ее войне против афганцев. Но бухарский правитель Насрулла Батур-хан прекрасно понимал, что англичане эту войну проиграли. Возможно, он отпустил бы британских “послов” восвояси. Однако он знал, что полковник Стоддарт проявлял слишком большой интерес к состоянию бухарской армии, а Конноли слишком рьяно проповедовал христианское “Слово Божие” среди мусульман, убеждая их в преимуществе такового над вероучением Пророка. Он приказал казнить зарвавшихся “кафиров”, что и было сделано на площади Регистан под радостные крики исламских фанатиков. Западные историки (прежде всего, английские – П.Л.) представляли Стоддарта и Конноли как христианских “великомучеников”, пострадавших от мусульманского изувера Насруллы за то, что несли “свет” европейской цивилизации в среду “диких” народов Средней Азии. Мы тоже считаем, что эмир Насрулла был далеко не добродетельным человеком, но и не собираемся возводить шпионов-англичан в ранг “святых” страдальцев. Они знали на что шли. И бухарский эмир тоже знал на что шел, давая понять британским властям в Индии, что им надо умерить свои политические “аппетиты” по отношению к его владениям в Туркестане. Его пугала не только война англичан с афганским эмиром Дост Мухаммедом. Он давно был встревожен активностью британской агентуры из Индии на своих границах. За три года до казни Стоддарта и Конноли “мир” (наместник – П.Л.) Вахана Мухаммед Рахим сообщал ему, что английский офицер из Индии Джон Вуд серьезно изучал проходы на Восточном Памире и в Бадахшане, составляя какие-то чертежи и карты. Наконец, эмир Насрулла Батур-хан не мог не знать, что могущественному “Ак-паше” (“Белому царю” – так называли российского императора в Средней Азии – П.Л.) не нравятся британские авантюры в Афганистане и вокруг него равно как и те, кто якшается с англичанами. Зарубежный исследователь Д. Гиллард прав, когда пишет, что “бухарский эмир был настроен антибритански потому, что опасался русских, которые могли помочь ему в борьбе против соседей – Кокандского и Хивинского ханств, и, напротив, помочь им в борьбе против него, если он станет союзником противников России”5.

Столь пространные прелиминарии к основной теме данной работы, на наш взгляд, необходимы потому, что они повествуют о том, как начиналась так называемая (зарубежными исследователями – П.Л.) “Великая игра” – англо-российское соперничество в Азии, в котором Британская Индия и Туркестан играли “заглавные” роли. Эта “ползучая”, скрытая “игра” привела к тому, что Россия во второй половине ХIХ века утвердилась в Средней Азии, а Англия, двигаясь из Индии, подошла к отрогам Гиндукуша. И это продолжение “Великой игры” было связано со многими событиями. Нам приходилось писать о них в одной из монографий6. К сожалению. из-за своего предназначения (“для служебного пользования” – П.Л.) она не получила широкой научной известности. Но в ней, на основе обширных архивных материалов, достаточно подробно рассматривалось то, каким образом развитие “Великой игры” привело к известному “памирскому разграничению” 1895 г. и не менее известной Англо-русской конвенции 1907 г. о разграничении сфер влияния в Персии, Афганистане и Тибете, как Британская Индия и Русский Туркестан взаимодействовали друг с другом в новых исторических условиях перманентного сближения границ двух величайших мировых империй в Азии.

Мы указывали на то, что приход России в Среднюю Азию не был неожиданностью для Англии, но тем не менее он оказал шокирующее воздействие не только на власти Британской Индии, но и лондонское правительство. И тори, и виги с одинаковым ожесточением стали создавать миф о “русской угрозе Индии”, хотя ни те, ни другие серьезно в него не верили. Но им был выгоден этот миф, поскольку он позволял, манипулируя “имперским” сознанием обывателя, оправдывать затраты на усиление вооруженных сил в Индии и политические авантюры, связанные с вытеснением России из Туркестана. Щедро финансируемый, активизировался английский шпионаж в Средней Азии. В. М. Хвостов писал в “Истории дипломатии”, что в это время “обычно в качестве тайных английских агентов выступали офицеры разведки”7. прибывавшие из Британской Индии. Это не совсем так. Безусловно, случаи тайного проникновения офицеров из разведслужб Британской Индии в Русский Туркестан имели место. Так, весной 1898 г. английский шпион-капитан Р.Коббольд тайно прибыл в Фергану, где устраивал различные провокации во время известного Андижанского восстания мусульман, что он, кстати, сам признавал в статье “Россия в Центральной Азии”, опубликованной в начале 1899 г. в британской газете “Дейли ньюс”8. Но это не было “обычным” явлением, поскольку английским офицерам-разведчикам и шпионам из Британской Индии трудно было долго проработать на “нелегальном” положении в Русском Туркестане, а за короткое время они не могли собрать нужный объем “полезной” (читай: секретной – П. Л.) информации. Поэтому обычно в качестве тайных английских агентов, добывавших секретные сведения (о состоянии, дислокации, численности, размещении военных складов и т. п. российских войск) в Туркестане выступали т.н. “пандиты” (букв.: “ученые” – П. Л.) – “туземные” агенты из Британской Индии. Англичане начали использовать “пандитов”-индийцев еще в 1820-х гг. В частности, их было немало при упоминавшемся выше Мооркрофте. Но в то время “туземные” агенты из Индии выполняли вспомогательные функции “слуг” у британских шпионов-диплома-тов”, работая по мелким, “разовым” поручениям. С приходом России в Среднюю Азию разведслужбы в Британской Индии быстро сориентировались и в 1864 г. открыли специальную школу для подготовки кадровых “туземных” шпионов, которые в новых условиях могли бы работать в Русском Туркестане самостоятельно и долго, “растворившись” в среде местных жителей, т. е. делать то, на что уже не были способны “белые шпионы” – англичане. В последующем в Британской Индии было создано несколько таких “пандитских” школ. Подготовка “туземных” шпионов в них была достаточно серьезной – кроме среднеазиатских наречий, “пандиты” основательно изучали топографическое дело, геодезию, картографию и проч. “нужные” предметы. Характерно, что в “чисто” мусульманский Туркестан англичане предпочитали посылать не их единоверцев-“пандитов”, а индусов или непальцев, считая их более “сообразительными” для агентурной работы. Большинству “туземных” шпионов из Индии англичане поручали выполнять в Русском Туркестане конкретные (одноплановые) задания, однако были среди “пандитов” и те, кому поручались сложные и многоплановые дела, включающие сбор политической и дипломатической информации. Среди них был знаменитый агент Сарат Чандра Дас, послуживший прототипом киплинговского Кима. Ежегодно “пандиты” под видом торговцев, дервишей, табибов (знахарей) и др. растекались по городам и весям Русского Туркестана, выполняя задания английских разведслужб в Британской Индии. “Дирижировал” их деятельностью т. н. “мунши” – резидент в Сарыколе (Китайский Туркестан – П.Л.), назначаемый из числа наиболее многоопытных “специалистов” по Средней Азии в среде “туземных” английских шпионов, обученных в спецшколах развед-служб в Британской Индии. Разведцентр в Сарыколе создавался еще в те времена, когда в Кашгарии (так часто называли Восточный Туркес-тан или китайскую провинцию Синьцзян – П. Л.) властвовал проанглийски настроенный Якуб-бек, возглавлявший мусульманских повстанцев региона и их временное государственное образование – Джетишаар в 1860-1870-х гг., при котором британские “советники” и шпионы из Индии чувствовали себя, как рыба в воде. Однако и после разгрома Якуб-бека и его “государства” китайская администрация Синьцзяна, “в пику” российским властям в Туркестане, не чинила никаких препятствий деятельности разведцентра и “мунши”, им руководившего по указке английских спецслужб Британской Индии. Известный ученый А.Штейн писал в 1912 г., что в Сарыколе он не раз встречался с британским резидентом-“мунши”, – “всегда прекрасно выглядящим большим пенджабцем”9. Любопытно, что наиболее интересные “извлечения” из шпионских донесений “пандитов”, касающиеся Русского Туркестана, англичане позволяли себе даже публиковать открыто, причем, и в таких авторитетных научных изданиях, как “Журнал Королевского Географического Общества”, что было сделано, например, с отчетом одаренного “туземного” агента из Британской Индии, выступавшего под кличкой “Мирза”10. Таким образом англичане давали понять российским властям в Средней Азии, что им известно о регионе значительно больше, нежели те могли себе представить.

Что же касается английских разведчиков – офицеров и чиновников, то они прибывали в Русский Туркестан из Британской Индии открыто, как правило, под видом путешественников, имевших при себе “официальные” бумаги, например, от того же Королевского Географического Общества. Российские правительственные власти в Туркестане им не препятствовали, делая вид, что они верят “официальным” намерениям “визитеров”, однако осуществляли строжайший надзор за их передвижением. Нам уже приходилось писать, что в дореволюционный период “британские “туркестановеды” могли относительно свободно наезжать в Среднюю Азию, пребывать в ней длительное время, передвигаясь по региону в целях детального изучения обстановки, а проще – шпионажа”11. Но здесь следует уточнить, что этот шпионаж был научным, поскольку английские разведчики старались в максимальной мере ответственно и объективно, не только широко, но и достаточно глубоко вскрыть суть происходящих в Русском Туркестане процессов. И потому они имели о них “приблизительно верное представление, основывавшееся на зорком “взгляде со стороны”12. Неудивительно, что шпионы-англичане, прибывавшие в Русский Туркестан из Британской Индии, оставили после себя немало сочинении о Средней Азии, представлявших не только “фискальный” интерес, но и глубоко научный13. Вместе с тем, следует отметить, что в это же время английские разведслужбы в Британской Индии не отказывались и от практики тайного проникновения офицеров-разведчиков в пределы Русского Туркестана для выполнения тех или иных спецзаданий. Так, в 1891 г. русские военные выдворили с территории Восточного Памира капитана англо-индийских разведслужб Ф. Янгхазбенда, явившегося туда для “предварительного” раздела региона между цинским Китаем и Афганистаном14. Соответственно. не отказывались “дирижеры” английского шпионажа из Британской Индии от использования для работы в Русском Туркестане “туземных” разведчиков. Нам уже приходилось писать о том, что активизация английского шпионажа в Средней Азии в конце XIX – начале XX вв. “была связана с обострением российско-британских отношений”15. В указанный период власти Русского Туркестана провели ряд “чисток” среди индусского населения региона с целью выявления английских шпионов. В результате “из Туркестанского края были выселены десятки индусов, чья деятельность казалась администрации сомнительной. Высылаемые получали от последней так называемые “проходные свидетельства”, в которых отмечалось, что предъявитель сего – британский подданный должен покинуть пределы Российской империи, нигде не останавливаясь в пути, за исключением ночлега и серьезного заболевания”16. Конечно, среди высланных были и те, кто обвинялся в шпионаже необоснованно, поскольку туркестанская администрация действовала по принципу: “лишнее не повредит”. Однако представляется важным подчеркнуть одно обстоятельство – даже “доказанные” шпионы-индусы не подвергались аресту и тюремному заключению, а лишь высылались. Власти Русского Туркестана знали, что для индусов длительное пребывание в тюрьме равносильно смерти, так как, согласно канонам “арья дхармы” (индуизма – П.Л.), они не могли принимать пищу, приготовленную “иноверцами”, и предпочитали умереть, нежели преступить одну из важнейших заповедей своей религии. С другой стороны, такое благородное отношение к “туземным” английским шпионам по-своему оценивалось властями Британской Индии, которые тоже не “обижали” российских разведчиков, ограничиваясь их выдворением за пределы таковой.

В рассматриваемой здесь основной проблеме есть еще один аспект, заслуживающий особого внимания. Известно, что народы Индии изначально относились весьма недоброжелательно к британскому (чужеземному – П.Л.) владычеству и нередко открыто выступали против него. Восстание сипаев может служить убедительным тому примером. Во второй половине ХIХ в. национально-освободительное движение в Британской Индии усилилось в связи со сложными экономическими, политическими, социальными и иными процессами, происходившими среди “туземного” населения колонии. Приход России в Среднюю Азию был расценен некоторыми деятелями индийского национально-освободительного движения как обнадеживающий факт – растущие англо-русские противоречия были очевидны. Они полагали, что, исходя из последних, Россия может помочь им в борьбе против британского колониального ига, возможно, даже организовав военный поход против англичан в Индии. О соответствующих планах Наполеона Бонапарта и российского императора Павла I лидерам индийского освободительного движения было хорошо известно и они надеялись на их “реанимацию” в Петербурге. Поэтому непосредственно сразу же после взятия Ташкента в 1865 г. русскими войсками к военному губернатору Туркестанской области, генерал-майору М. Г. Черняеву тайно прибыли посланцы из Кашмира, предложившие вступить в союз для борьбы против английского владычества в Индии. Поскольку Туркестанская область входила в состав Оренбургского генерал-губернаторства, то Черняев обратился к Главному Начальнику последнего Н. Крыжановскому с предложением довести до сведения правительства о намерениях посланников из Индии. От себя лично Черняев давал самые положительные референции на их счет. 30 декабря 1865 г. оренбургский генерал-губернатор писал вице-канцлеру (министру иностранных дел) князю А. М. Горчакову, что кашмирский махараджа прислал в Ташкент двух послов “узнать виды нашего правительства относительно британских подданных в Ост-Индии”; при этом Н. Крыжановский указывал, что не следует “резким отказом отталкивать от себя людей, могущих быть нам впоследствии полезными”17. Правительство отнеслось прохладно к перспективе союза с индийскими “карбонариями”, поскольку его больше тревожила перспектива обострения отношений с Англией в глобальных масштабах. Вместе с тем российские власти в Туркестане проводили посланцев из Индии на родину, щедро одарив их и обнадежив, однако весьма “призрачно”.

Следующее серьезное посольство из Индии прибыло в Русский Туркестан в 1879 г. Возглавлял его один из “гуру” пенджабской секты Чарн-Сингх. Он привез письмо российским властям от сикхского лидера Баба Рам Сингха, находившегося в ссылке в Бирме. В письме духовный вождь сикхов предлагал России напасть на Индию, в т. ч. на Пенджаб, и обещал оказать всемерное содействие в сокрушении британского господства в Индии18. Однако российское правительство расценило такое предложение как авантюрное, тем более, что оно готовилось к решительным шагам по полному и окончательному присоединению Туркмении и обоснованно предполагало, что таковое неизбежно приведет к крайнему обострению отношений с Англией. Тем не менее “дипломаты” из Индии и на сей раз были препровождены с должным уважением, дарами и новыми надеждами. Российское правительство не хотело терять связи с теми политическими силами в Британской Индии, которые реально подрывали английское господство в таковой. Но и оказывать им какие-либо виды открытой помощи оно тоже не хотело, надеясь на мирное разрешение своих противоречий с Англией в Центральной, Средней и иных регионах Азии.

После полного и окончательного присоединения Туркмении к России и образования Закаспийской области движение “посольств” из Индии сместилось в направлении последней. В 1890 г. в англо-русских отношениях в Азии стал назревать новый вопрос – “памирский”. В апреле того же года в административный центр Закаспийской области – Асхабад прибыло посольство от индийских раджей во главе с Гулям-Хайдар-ханом. Он был тайно поселен на квартире офицера из штаба войск в Закаспийской области, где с ним велись переговоры конфиденциального характера. От имени своих “доверителей” Гулям-Хайдар-хан предлагал российскому правительству в случае необходимости вторгнуться в северо-западные провинции Британской Индии, обещая, что население последних активно поддержит действия России, поскольку исполнено ненависти к англичанам. Новый начальник Закаспийской области генерал-лейтенант А. Н. Куропаткин (будущий военный министр – П.Л.) отнесся весьма предупредительно к посланцу из Индии и доложил о результатах переговоров с ним военному министру П. С. Ванновскому.
12 мая 1890 г. последний изложил все обстоятельства этого дела в докладе царю19. Предложения индийского “посла” были приняты к сведению, но, естественно, не были реализованы – “памирский вопрос” к тому времени еще не достиг “критической точки”, да и у российского правительства не было намерений вступать в вооруженный конфликт с Англией даже в отдаленном будущем. Однако и на сей раз посланцу из Индии были даны соответствующие заверения в политических симпатиях России к справедливой борьбе индийцев против британского владычества. В 1891 г., в разгар “памирского кризиса” (закончившегося утверждением России на “Крыше мира” – П.Л.) в Русский Туркестан прибыло “посольство” из Хунзы (Канджута) с теми же (по сути) предложениями, что и миссия Гулям-Хайдар-хана. И оно имело те же результаты, как и последняя. А российское правительство путем решительных действий смогло развязать “памирский узел” мирными средствами и в 1895 г. вместе с Англией провести т. н. “памирское разграничение”, поставившее точку в определении границ Российской и Британской империй в регионе Центральной Азии. Однако, несмотря на эти обстоятельства, посланцы от антианглийских сил в Британской Индии продолжали прибывать в Русский Туркестан, причем преимущественно в Закаспийскую область. Узбекский историк П. Расуль-заде писал, что эти посольства от “враждебных Англии племен Индии” благожелательно встречались начальником Закаспийской области А. Н. Куропаткиным, который старался во всем им покровительствовать20.
Послов из Британской Индии внимательно выслушивали, обещали поддержку и провожали с большими надеждами – Куропаткин считал, что антианглийские движения в Британской Индии могут оказаться полезными для реализации в будущем политических целей России в Азии. Такое отношение “хозяина” Закаспийской области к “нелегальным дипломатам” из Британской Индии не нравилось не только Лондону и Симле (местопребывание английского правительства в Индии), но и деятелям российского МИДа, считавшим, что Куропаткин таким образом провоцирует обострение русско-британских отношений в регионе. Поэтому, как только Куропаткин в 1898 г. ушел с должности Начальника Закаспийской области, “посольства” из Индии стали задерживать, причем уже прямо на границе. Так, например, в том же 1898 г. закаспийские пограничники задержали “посольство” в составе 9 индийцев, прибывших для установления соответствующих контактов с российскими властями в Туркестане21. Естественно, что они сразу же были выдворены за пределы Российской империи. Подобного рода практика имела место и в последующем, поскольку, в контексте развития русско-английских отношений в начале XX в., российскому правительству были невыгодны открытые контакты с деятелями индийского национально-освободительного движения, вызывавшие естественное раздражение Лондона. Тем более в период, когда Россия и Англия, преодолевая многие осложнения в своих отношениях, шли к заключению конвенции о разделе сфер влияния в Персии, Афганистане и Тибете (1907 г. – П.Л.), ставшей по сути заключительным “аккордом” в оформлении англо-русского союза перед первой мировой войной.

Союзнические отношения с Англией ко многому обязывали российское правительство, в т.ч. и в его контактах с представителями индийского освободительного движения. К сожалению, не все исследователи (и во всем) имели это в виду. Так, например, авторитетный знаток индо-туркестанских связей Г. Л. Дмитриев, повествуя о прибытии в 1916 г. в Ташкент делегации от индийских национально-освободительных сил, имевшей целью заручиться поддержкой российского правительства на случай восстания “туземного” населения Индии против британского владычества, пишет, что англичане просили арестовать членов делегации и выдать их, но туркестанская администрация “не выдала” посланцев из Индии и потому они “беспрепятственно выехали из Ташкента в Кабул”22. При этом Г. Л. Дмитриев не упоминал о том, кто именно прибыл из Индии и от каких освободительных сил.

Не исключено, что молодому (в 1960-х гг. – П.Л.) исследователю не хотелось ронять “честь мундира” дореволюционного российского правительства, характеризуя предысторию советско-индийской дружбы, а потому он “допустил” возможность “беспрепятственного” выезда членов индийской “делегации” в Кабул. К сожалению, он оказался не прав. Архивные документы свидетельствуют, что в 1916 г. в Ташкент действительно прибыло “посольство” из Индии и конкретизируют: кто и от кого именно. Судя по архивным материалам, “послы”: Сердар Шамшигур Сингх, Шейх Абдукадыр и их слуга Алмаз были направлены в Русский Туркестан известным деятелем индийского национально-освободительного движения Раджи Пратапом, широко известным своей враждебностью к англичанам. Раджи Пратап поставил перед своим “посольством” цель – добиться от российских властей гарантий поддержки всеобщего восстания “туземцев” Индии против британского владычества в таковой. Архивные же документы беспристрастно указывают на то, что посланцы Раджи Пратапа были арестованы и доставлены в пограничный пункт Термез, откуда их под конвоем направили в иранский Мешхед, где и передали генеральному консульству Великобритании23. Даже если исходить не из архивных материалов, а характера русско-английских союзнических отношений в ходе первой мировой войны, то и в таком случае данный финал “посольства” Раджи Пратапа кажется более вероятным, нежели тот, который предлагает нам исследователь Г. Л. Дмитриев, хотя мы и не исключаем того, что какие-то тайные посланцы от освободительных сил из Индии в каких-то особых случаях могли действительно “беспрепятственно” отпускаться на родину. Однако с “посольством” Раджи Пратапа в 1916 г. случилось именно то, о чем повествуют нам архивные документы. Да, и вообще трудно предположить, чтобы царское правительство, зависевшее от своего союзника – Англии в экономическом, политическом и проч. отношениях, могло позволить себе даже относительно открыто поддерживать связи с ее врагами в Британской Индии.

Все вышеизложенное в данном исследовании свидетельствует о том, что Британская Индия и Русский Туркестан имели в рассматриваемый период весьма тесные и разнохарактерные связи, которые формировались в течение многих веков реального торгово-экономи-ческого, политического, культурного и иного взаимодействия. Однако во второй половине ХIХ – начале XX вв. эти связи приобрели характер международных, межгосударственных отношений двух крупнейших мировых империй – Британской и Российской, соперничавших в борьбе за достижение преимущественного влияния в Азии. В силу этого соперничества, применяя описанные средства и методы, Англия старалась подорвать позиции России в Средней Азии, а Россия – ослабить британские позиции в Индии. Однако, несмотря на всю остроту англо-русских противоречий, они разрешились мирно, что явилось следствием сближения глобальных внешнеполитических интересов двух держав накануне первой мировой войны и их реального союзничества в ходе таковой. Это обстоятельство сказалось благотворно на развитии связей между двумя регионами в последующие исторические периоды.