Польская авантюристка. Дочь польского магната Ежи Мнишека. Жена Лжедмитрия I и Лжедмитрия II Была выдана яицкими казаками русским правителям. Умерла, по-видимому, в заточении.
...Марине было около шестнадцати, когда в феврале 1604 года в прикарпатский городок Самбор к ее отцу, сандомирскому воеводе Ежи (Юрию) Мнише-ку, прибыл человек, которому по прихоти истории суждено было на миг вознестись на российский престол Известно, что претендент на престол впервые "открылся" православным украинским магнатам князьям Вишневецким: сперва Адаму, а затем его брату Константину, зятю Мнишека. Сандомирский воевода стал организатором экспедиции "царевича Димитрия", добившись от него многочисленных обещаний, и прежде всего свадебного контракта. Документ, подписанный в Самборе 25 мая 1604 года, гласил, что после вступления на московский престол "царевич" женится на Марине; по обычаю ей полагалось обеспечение — "оправа". Марина должна была получить в личное владение Новгород и Псков; ее батюшке был обещан миллион польских злотых.
Экспедицию первого самозванца долгое время было принято изображать как попытку польского правительства и римской курии подчинить себе Русь. И хотя щедрые обещания "царевича" папскому нунцию и иезуитам помогли его будущему тестю получить разрешение короля Сигизмунда III на вербовку войск для похода, вся эта авантюра была делом рук прежде всего самого Мнишека, его ближайших родственников и союзников. Почему же 56-летний сенатор, владелец великолепных резиденций, влиятельный вельможа решился, подобно Кортесу, покорить с горсточкой наемников огромную державу? Причины просты: во-первых, жадность, отягощенная изрядными долгами; во-вторых, все та же фамильная гордыня, мечта о возвышении любой ценой.
Марина вряд ли была осведомлена обо всех интригах, предварявших московскую экспедицию ее отца и жениха По всей вероятности, она приняла предложение "царевича" вполне добровольно.
Отзывы современников о первом Лжедмитрий, надо сказать, весьма благосклонны. Даже осуждая "расстригу", русские летописи отмечали, что был он "остроумен и научений книжном доволен, дерзостен и велеречив вельми, конское ристание любляше вельми, на враги свои ополчителен, смел вельми, храбрость имея и силу велию". В Речи Посполитой он освоил местные обычаи, в частности охотно танцевал. Ростом "царевич" был невысок, но, по отзывам современников, хорошо сложен. Хотя он не отличался красотой, ум и уверенность в себе придавали ему особое обаяние. Все эти качества, помноженные на титул наследника московского престола, делали его женихом более чем завидным. Судя по всему, в этом сватовстве присутствовал не только простой расчет. Поддержка Мнишека нужна была "Димитрию" лишь до вступления на престол; после этого настаивать на свадьбе, торопить Марину и ее отца с приездом в Москву его могло заставить, пожалуй, лишь искреннее чувство.
В ноябре 1605 года в Краков прибыл посол нового царя дьяк Афанасий Власьев. По обычаю династических браков, ему было поручено представлять государя на заочном венчании. Церемония состоялась 12 ноября. Обряд исполнил родственник Мнишеков краковский архиепископ кардинал Бернард Ма-цеевский.
Очевидцы рассказывали, что в этот вечер Марина была дивно хороша: в короне из драгоценных камней, в белом серебристом платье, усыпанном самоцветами и жемчугом. Московский посол отказался с ней танцевать, заявив, что недостоин даже прикоснуться к жене своего государя, но внимательно следил за всеми церемониями. В частности, он выразил недовольство тем, что старый Мнишек велел дочери поклониться королю Сигизмунду III, благодаря его за "великие благодеяния", — такое поведение совсем не подобало русской царице
Марина получила от мужа богатые дары. Ожидалось, что вскоре она отправится в Москву, но отъезд несколько раз откладывался: пан Юрий жаловался зятю на недостаток средств и долги. Тем временем необычная карьера Марины стала известна не только всей Польше, но и за ее пределами. В далекой Испании Лопеде Вега написал драму "Великий князь Московский и император", где под именем Маргариты выведена Марина.
Избранница московского царя с огромным удовольствием играла роль царицы: восседала в церкви под балдахином в окружении свиты, посетила Краковский университет и оставила свой автограф в книге почетных посетителей. В декабре, в день приезда австрийской принцессы, невесты польского короля, она демонстративно покинула Краков, чтобы не уступить первенства во время придворных церемоний. Осыпанная драгоценностями, Марина наслаждалась ролью царственной особы, и почести явно кружили ей голову.
Тем временем Мнишек получил от московского царя 300 тысяч злотых. 2 марта 1606 года Марина наконец выехала из родного Самбора, окруженная огромной свитой (по разным данным, ее численность составляла от 1269 до 3619 человек).
Путешествие Марины продолжалось долго — мешали плохие дорога и чрезмерное гостеприимство литовских и белорусских магнатов, устраивавших пиры в честь молодой русской царицы. Наконец 18 апреля Марина и ее свита пересекли русскую границу. Торжественно встречали ее в Смоленске, других русских городах на пути к Москве. Навстречу ей был отправлен воевода Басманов. Царь прислал очередные подарки, в том числе огромную карету с позолоченными колесами, обитую внутри красным бархатом и украшенную серебряными царскими гербами.
Въезд в столицу состоялся утром 2 мая. Эта церемония описана многими очевидцами, пораженными ее пышностью, великолепием, роскошью. Малиновый звон бесчисленных колоколов, длинное шествие придворных в раззолоченных нарядах, сияющие панцири кавалерии, толпы москвичей, пришедших увидеть свою новую государыню...
У Спасских ворот Кремля их ожидали еще 50 барабанщиков и 50 трубачей, которые, по словам голландца Паерле, "производили шум несносный, более похожий на собачий лай, нежели на музыку, оттого, что барабанили и трубили без всякого такта, как кто умел".
После краткого свидания с супругом в Кремле Марину привезли в Благовещенский монастырь, где ее встретила (как говорят, ласково) "мать" царя — вдова Ивана Грозного Марфа Нагая. Здесь полагалось несколько дней ждать венчания. Пребывание в монастыре слегка тяготило Марину. Она жаловалась на слишком грубую русскую пищу, и царь приказал кушанье для нее готовить польским поварам. Для развлечения Марины он послал в монастырь музыкантов, что шокировало москвичей и тотчас вызвало в народе толки.
Венчание назначили на четверг 8 мая. И здесь Дмитрий нарушил русский обычай (хотя и не закрепленный в церковном праве): не заключать браки перед постным днем — пятницей. Перед самым заключением брака в Успенском соборе патриарх Игнатий помазал Марину на царство и венчал царским венцом (шапкой Мономаха). Это также не соответствовало русской традиции, но, похоже, Дмитрий хотел сделать приятное жене и тестю, подчеркнув особое положение Марины. Царица приняла причастие по православному обряду — вкусив хлеба и вина, что осуждалось католической церковью и могло восприниматься как принятие Мариной православия. В действительности Дмитрий не хотел принуждать жену к смене веры и желал лишь исполнения ею — для спокойствия подданных — православных обрядов во время торжественных церемоний. Царь и царица восседали в соборе на золотом и серебряном тронах, облаченные в русский наряд. Бархатное, с длинными рукавами платье царицы было так густо усыпано драгоценными камнями, что даже было трудно определить его цвет.
На следующий день новобрачные, по словам одного иностранного сочинителя, встали очень поздно. Празднества продолжались. Облачившись в польское платье, царь танцевал с женой "по-гусарски", а его тесть, преисполненный гордости, прислуживал на пиру своей дочери.
А в городе тем временем становилось тревожно. Царь Дмитрий все еще был популярен среди москвичей, но их раздражали иноземцы, прибывшие в столицу в свите Мнишеков.
Возникшим недовольством решили воспользоваться мятежные бояре во главе с князем Василием Ивановичем Шуйским (уже однажды изобличенным в интригах против Дмитрия, но неосмотрительно прощенным). Слухи о заговоре дошли до царя, но он лишь отмахнулся. Торжества не прекратились. На воскресенье был назначен штурм специально построенного деревянного замка, окруженного земляным валом, и другие потехи.
Возможно, открытое выступление против Дмитрия было бы обречено на неудачу. Но Шуйские пошли на хитрость.
В ночь на 17 мая в столице вновь зазвонили колокола. Разбуженные жители побежали на Красную площадь и обнаружили там всадников во главе с Шуйскими, кричавших, что поляки хотят извести государя. Толпа бросилась штурмовать дворы, занимаемые польскими вельможами и послами, в том числе и Юрием Мнишеком. Уцелели те, кто сопротивлялся до конца.
Стрельцы сперва хотели было защищать царя (обещавшего им награду), но заговорщики пригрозили им разорением стрелецкой слободы, и те в испуге отступились. Тело убитого было выставлено на Красной площади; Шуйские объявили о его самозванстве, несколькими днями позже князь Василий был избран царем, осуществив (себе же на горе) свою давнишнюю мечту.
Марина спаслась буквально чудом. Выбежав из спальни, она наткнулась на лестнице на заговорщиков, но, по счастью, не была узнана. Царица бросилась в покои своих придворных дам и, как рассказывали, спряталась под юбкой гофмейстерины Барбары Казановской (своей дальней родственницы). Вскоре в комнату вломились заговорщики. Единственный защитник Марины— ее паж Матвей Осмольский — пал под пулями, истекая кровью. Была смертельно ранена одна из женщин. Толпа вела себя крайне непристойно и с бранными словами требовала сказать, где находится царь и его "еретица" жена. Лишь через несколько дней пан Юрий узнал, что дочь его осталась в живых. Но бояре забрали у нее все: подарки мужа, деньги и драгоценности, четки и крест с мощами. Марина, однако, не слишком жалела о потерянном. По слухам, она заявила, что предпочла бы, чтобы ей вернули негритенка, которого у нее отняли, нежели все драгоценности и уборы. Марину ослепил блеск короны, а не блеск золота. И тогда, и позже она искала не богатства и даже не власти как таковой, а почета, блеска. Но во всей истории с первым самозванцем Марина Мнишек была, пожалуй, единственной, кого трудно в чем-либо упрекнуть. Она вышла замуж за сына Ивана Грозного — не ее вина, что русский Царевич оказался ненастоящим.
Вскоре Мнишеки, их родственники и слуги (всего 375 человек) были сосланы Шуйским в Ярославль. Местные жители неплохо относились к Марине и ее спутникам. Старый Мнишек, желая завоевать симпатии русских, отрастил окладистую бороду и длинные волосы, облачился в русское платье. Стража приглядывала за пленниками не слишком рьяно и даже помогала им пересылать письма в Польшу.
Смерть первого самозванца не обескуражила его сторонников.
Один из приближенных убитого царя, Михаил Молчанов, в майские дни 1606 года бежал из Москвы в Речь Посполитую, рассказывая По дороге о чудесном спасении покойника. Поверили многие (тем более что растерзанный труп, выставленный Шуйскими на Красной площади в скоморошьей маске, был неузнаваемым). Этим новостям было выгодно верить и Мнишеку. Этому верила и Марина.
Лжедмитрий II объявился в Стародубе в середине 1607 года.
В мае 1608 года войска самозванца, состоявшие из поляков, украинцев, белорусов и русских, одержали победу над Шуйским под Волховом.
Известия об успехах "царя Дмитрия" достигли Ярославля почти одновременно с новостями из Москвы. По перемирию с Польшей, подписанному • 13(23) июля 1608 года, царь Василий обязался освободить всех задержанных поляков.
Предполагалось, что Юрий Мнишек и Марина отправятся в Польшу, предварительно пообещав не примыкать к новому самозванцу, а Марина не станет титуловаться царицей. 16 августа воевода с дочерью и частью свиты отправился в путь. Их сопровождал русский отряд во главе с князем Владимиром Долгоруковым. Путь пролегал через Углич, Тверь и Белую к литовской границе. Весьма вероятно, что сведения об этом путешествии достигли Тушина не без помощи пана Юрия. У Белой путешественников поджидал сильный тушинский отряд во главе с ротмистрами Зборовским и Стадницким. Воины Шуйского быстро разбежались. Марине было объявлено, что она едет в Тушино к своему мужу. Очевидцы вспоминали, что молодая женщина искренне радовалась предстоящей встрече и даже напевала веселые песенки. Впрочем, по дороге в Тушино Марине открылась тщательно скрываемая от нее правда (ее поведал то ли князь Масальский, то ли некий польский солдат). Известие это по-настоящему потрясло Марину.
Тем временем неутомимый Мнишек торговался с очередным "зятем". Лжедмитрий не жалел обещаний. Мнишеку было обещано 300 тысяч злотых (но только при условии взятия Москвы), а в придачу вся Северская земля и большая часть Смоленской. 14 сентября договор был заключен. Помимо щедрых посулов, "тесть" не получил практически ничего. Но мечта о будущем удельном княжестве и московском золоте заставила пана Юрия пожертвовать дочерью (17 января 1609 года он выехал в Польшу и с тех пор отвечал далеко не на все ее письма).
20 сентября 1608 года один из предводителей тушинцев — литовский магнат Ян Петр Сапега — торжественно проводил Марину в лагерь Лжедмитрия II. По-видимому, несколькими днями позже католический священник тайно обвенчал Марину с "царем". Будучи до этого всего лишь статистом исторической драмы, она попыталась — на несчастье свое — вмешаться в большую политику. Что двигало ею? Вряд ли желание реальной власти. Скорее другое — оскорбленное самолюбие, память о считанных днях царственного величия.
Марина пыталась найти помощь у папского нунция в Польше Франциско Симагетти, но безуспешно.
Опасаясь, что его выдадут королю, в конце декабря 1609 года самозванец бежал из Тушина в Калугу. Марина осталась в лагере одна. 5(15) января 1610 года она обратилась к королю с просьбой об опеке и помощи. "Уж если кем счастье своевольно играло, — писала Марина, — так это мною; ибо оно возвело меня из шляхетного сословия на высоту Московского царства, с которого столкнуло в ужасную тюрьму, а оттуда вывело меня на мнимую свободу, из которой повергло меня в более свободную, но и более опасную неволю... Всего лишила меня превратная фортуна, одно лишь законное право на московский престол осталось при мне, скрепленное венчанием на царство, утвержденное признанием меня наследницей и двукратной присягой всех государственных московских чинов" Подчеркивая свои (именно свои, а не Лжедмитрия) права на московский престол, она говорила, что возвращение ей власти "будет служить несомненным залогом овладения Московским государством и прикрепления его обеспеченным союзом".
Сигизмунд всячески затягивал переговоры с тушинцами. Тогда Марина попыталась воздействовать на войско.
Объезжая лагерь, она сумела поднять значительную часть донских казаков и некоторые другие отряды. Но Ружинскому удалось подавить это выступление. Опасаясь наказания и, вероятно, выдачи королю, Марина в ночь на 24 февраля бежала из Тушина, облачившись в мужской наряд.
Чего ради она рисковала собой, спеша к ненавистному прежде мужу, заброшенному на фальшивый трон? Вела ее все та же гордыня. Марина не могла, не желала признать себя побежденной. В послании к войску, оставленном в своем шатре, она писала: "Я уезжаю для защиты доброго имени, добродетели самой,— ибо, будучи владычицей народов, царицей московской, возвращаться в сословие польской шляхтянки и становиться опять подданной не могу..." Нет, не была способна Марина, вкусив царской власти, превратиться опять в "воеводянку" (недаром так возмутилась она однажды, когда кто-то из польских родственников назвал ее "ясновельможной пани"). Блеск царской короны был мимолетным, как солнечный зайчик, но дороги назад уже не было.
Сбившись с пути, Марина попала в Дмитров, занятый войсками Яна Петра Сапеги. Тушинский "гетман" советовал ей вернуться, и вновь в ответ прозвучало: "Мне ли, царице всероссийской, в таком презренном виде явиться к родным моим? Я готова разделить с царем все, что Бог ниспошлет ему". Отправляясь в Калугу, Марина решила идти до конца. Но прежде Дмитров был осажден войсками князя Михаила Скопина-Шуйского. Штурм был недолгим (по причине отсутствия припасов), осажденные вели себя не слишком отважно. Рассказывали, что Марина сама поднялась на стену крепости и стыдила солдат, приводя себя в пример: "Что делаете, трусы, я женщина, а не растерялась".
Окружение Лжедмитрия II в Калуге было еще более пестрым, чем в Тушине: уменьшилось число знатных бояр; как и прежде, были здесь поляки, казаки, татары, беглые холопы и прочие люди, "родства не помнящие".
Тем временем армия Сигизмунда III продолжала безуспешно осаждать Смоленск, а молодой полководец Скопин-Шуйский сумел снять осаду с Тро-ице-Сергиевой лавры. Но Скопин-Шуйский неожиданно умер, по слухам, отравленный женой одного из царских братьев, князя Дмитрия. Последний был назначен командующим армией, отправленной на подмогу Смоленску. Под Клущином, в 150 километрах от Москвы, 24 июня 1610 года войско Шуйского было разгромлено поляками под началом коронного гетмана Станислава Жул-кевского. Путь на Москву был открыт. Жулкевский подступал к ней с запада, самозванец — с юга. Лжедмитрий взял Серпухов, Боровск, Пафнутьев монастырь и дошел до самой Москвы. Марина остановилась в Николо-Угрешском монастыре, а самозванец — в селе Коломенское. Вновь, как в тушинские времена, до Кремля было рукой подать и царский престол был пуст (Шуйский 17 июля был "сведен" с трона, а затем насильно пострижен в монахи).
Московские бояре, выбирая из двух зол меньшее, заключили договор с Жулкевским, и Москва присягнула на верность Владиславу Жигмонтовичу, сыну Сигизмунда III. В город вошел польский гарнизон. Марине с Лжедмит-рием пришлось бежать в Калугу. Их сопровождали 500 казаков атамана Ивана Мартыновича Заруцкого.
12 декабря 1610 года Лжедмитрий II был убит крещеным татарином князем Петром Урусовым (мстившим за тайно казненного самозванцем касимовского царя).
Марина была потрясена вестью о гибели мужа. Она оказалась едва ли не единственной, кто оплакивал его искренне. Беременная, на последних месяцах, царица "выбежала из замка, рвала на себе волосы и, не желая жить без друга, просила, чтобы и ее тоже убили". Говорят, что она даже нанесла себе раны (к счастью, неопасные). Жители Калуги сперва отнеслись к ней с сочувствием. Но бояре, желавшие присягнуть королевичу Владиславу, отправили ее в заключение. В начале января 1611 года у нее родился сын, крещенный по православному обряду и в честь "деда" названный Иваном.
В этот момент на стороне Марины выступили донские казаки атамана Заруцкого.
Заруцкий намеревался посадить на престол новорожденного сына Марины, надеясь, по-видимому, стать при нем регентом. Как бы там ни было, с января 1611 года казачий атаман оставался единственным союзником Марины (пытаясь использовать в своих интересах потускневшее, но все еще популярное в народе имя Дмитрия). Другие ополченцы не всегда относились к планам Заруцкого с энтузиазмом. Патриарх Гермоген, находившийся в Москве фактически под арестом, в тайных грамотах заклинал не принимать на престол королевича, а также "чтобы они отнюдь на царство проклятого Маринка Панина сына не благословляли, так как отнюдь Марин-кин на царство не надобен, проклят от святого Собора и от нас". Впрочем, вопрос о престолонаследии не мешал сотрудничеству этих разнородных сил. Трубецкой и Заруцкий признали Марину царицей, а ее сына — царевичем, но уход из-под Москвы большинства дворян резко уменьшил их шансы на успех. Тем временем Минин и Пожарский сформировали второе ополчение. В августе 1612 года при известии о приближении Пожарского к Москве Заруцкий вновь отступил к Калуге. Марина с сыном находилась в то время в Коломне. Как сообщает "Летопись о многих мятежах", "Заруцкий из-под Москвы побежо и пришеше на Коломну, Маринку взя, и с воренком с сыном, и Коломну град вгромив, пойде в Рязанские места, и там многую пакость делаше".
Тем временем в Москве собрался Земский собор, избравший на престол 7 февраля 1613 Михаила Федоровича Романова. Участники собора присягнули "на Московское государство иных государей и Маринку с сыном не оби-рати и им ни в чем не доброхотати, и с ними ни в чем не ссыпатися".
Некоторое время Марина с сыном и Заруцкий находились на Украине. Казаки, прибывавшие в Москву, рассказывали, что "Заруцкий с польскими и литовскими людьми на всякое зло Московскому государстве ссылался, и хотел с Маринкой в Польшу и Литву к королю бежати, и его не пустили и удержали атаманы и казаки, которые в те поры были с ним". По-видимому, отчаявшись, Марина и атаман хотели выйти из игры и найти убежище в Речи Посполитой, но казаки все еще нуждались в "знамени". Позже в Москве узнали, что "Заруцкий хочет идти в Казилбаши [Персию], а Маринка де с ним итти не хочет, а зовет его с собою в Литву". Затем стало известно, что он собирается идти на Астрахань.
Казакам Заруцкого удалось захватить город и убить астраханского воеводу князя Хворостинина. Заруцкий завязал отношения с татарами, с персидским шахом Аббасом, надеясь, по-видимому, выкроить для себя, Марины и ее сына собственное государство на юге России. Марина с сыном расположилась в Астраханском кремле.
А Заруцкий продолжал рассылать наказы и грамоты от имени "государя царя и великого князя Дмитрея Ивановича Всея Руси, и от государыни царицы и великой княгини Марины Юрьевны Всея Руси, и от государя царевича и великого князя Ивана Дмитриевича Всея Руси". В "ответных" грамотах Московское правительство именовало ее "еретицею, богомерзкия, латынские веры люторкою (!), прежних воров женою, от которой все зло Российского государства учинилось". Казаков уговаривали отступиться от Заруцкого, атаману обещали прощение, если он покинет Марину. Так прошла зима 1614 года.
Астраханцам тем временем казацкая власть весьма надоела. Когда начались мятежи, Заруцкий заперся в Астраханском кремле и принялся стрелять из пушек по городу. На подходе были царские отряды 12 мая 1614 года Заруцкий с Мариной, "воренком" и горсткой верных казаков бежали из Астрахани. 29 мая они взяли курс на реку Яик Уже 7 июня воевода князь Иван Одоевский выслал на Яик отряд под началом стрелецких голов Пальчикова и Онучина. 24 июня преследователи подошли к месту последней стоянки отряда Заруцкого — Медвежьему острову. Шестьюстами оставшимися казаками командовал уже не Заруцкий, а атаман Треня Ус (как стало известно, "Ивашке Заруцко-му и Маринке ни в чем воли нет, а Маринкин сын у Трени Уса с товарищи"). Целый день казаки отбивали атаки стрельцов, а на следующее утро связали Заруцкого, Марину и ее сына и присягнули Михаилу Романову. 6 июля пленников доставили в Астрахань, а 13 июля скованными отправили в Москву (стрельцам было приказано убить их в случае попытки освобождения).
Четырехлетний сын Марины вскоре был всенародно повешен за Серпуховскими воротами, став одной из последних жертв Смуты (и его невинная кровь, увы, пала на новую династию). Но "царевичу Ивану", как и его отцу, сужде-на была не одна жизнь: его имя носил польский шляхтич Иван Дмитриевич Луба, а уже в царствование Алексея Михайловича в Москве был повешен некий безымянный бродяга, также выдававший себя за сына царя Дмитрия и Марины. Атамана Заруцкого также казнили (очевидно, посадили на кол).
Смерть же самой Марины, последовавшая вскоре, в том же 1614 году, загадочна. В Коломне показывали в тамошнем кремле "Маринкину башню", где якобы умерла в заключении бывшая царица. Но летопись скупо отметила, что "Маринка умре на Москве". Может быть, ее смерть ускорили — уморить человека в тюрьме нетрудно...
Пушкин как-то сказал, что Марина Мнишек "была самая странная из всех хорошеньких женщин, ослепленная только одною страстью — честолюбием, но в степени энергии, бешенства, какую трудно и представить себе".