Римский император из рода Юлиев-Клавдиев, правивший в 54--68 гг. Род.
15 дек. 37 г. Умер 7 июня 68 г.
Нерон, или Луций, как его звали в детстве, принадлежал к древнему
патрицианскому роду Доми-циев Агенобарбов. Отец его, Гней Домиций Агенобарб,
был человек буйный и порочный. При Тиберий он обвинялся и в оскорблении
величества, разврате и кровосмешении со своей сестрой Лепидой, но смена
правителей его спасла. Он скончался в 39 г. от водянки. Его мать, Агриппина,
женщина вероломная и жестокая, известна была тем, что открыто находилась в
сожительстве с братом своим Гаем Калигулой, а потом была им сослана за
разврат. Говорят, что Агенобарб, в ответ на поздравления друзей по случаю
рождения сына, отвечал, что от него и Агриппины ничего не может родиться,
кроме ужаса и горя для человечества. Слова его оказались пророческими.
Трех месяцев Луций потерял отца, мать его вскоре была сослана, а на их
имущество наложил руку Калигула, так что первые его годы прошли в нищете и
нужде в доме тетки Лепиды. Но когда Клавдий принял власть, ему не только
возвращено было отцовское имущество, но и добавлено наследство его отчима,
Пассиена Криспа. Благодаря влиянию и могуществу матери, возвращенной из
ссылки и восстановленной в правах, он достиг видного и высокого положения. В
49 г. Агриппина стала женой Клавдия, а в 50 г. тот усыновил Луция под именем
Тиберия Клавдия Нерона, хотя у него был и собственный сын, Британик, лишь
ненамного моложе пасынка. Воспитателем Нерона был назначен известный философ
Анней Сенека. В 53 г. Нерон женился на дочери Клавдия, Октавии, а год
спустя, после смерти Клавдия (отравленного Агриппиной), он был объявлен в
завещании его наследником. Ему было шестнадцать лет, когда он принял власть.
Начал он с того, что постарался показать свои родственные чувства. Клавдия
он "почтил великолепным погребением, похвальной речью и обожествлением.
Памяти отца своего, До-миция, он воздал величайшие почести. Матери он
доверил все свои общественные и частные дела. Он объявил, что будет править
по предначертаниям Августа, и не пропускал ни единого случая показать свою
щедрость, милость и мягкость. Обременительные подати он отменил или умерил.
Народу он раздал по четыреста сестерциев на человека, обедневшим сенаторам
назначил ежегодное пособие. Он позволял народу смотреть на его военные
упражнения, часто декламировал при всех и даже произносил стихи как дома,
так и в театре, что неизменно вызывало общее ликование (Светоний: "Нерон";
5-10).
Однако, подобно своему дяде Калигуле, Нерон очень быстро показал
истинное свое лицо. Влюбившись в 55 г. в вольноотпущенницу по имени Акте и
избрав своими наперсниками блестящих молодых людей Марка Отона и Клавдия
Сенециона, Нерон стал понемногу выходить из-под опеки матери. Поскольку
известно было, что к жене своей Октавии Нерон всегда испытывал неодолимое
отвращение, никого не удивила эта связь принцепса с блестящей гетерой. Но
Агриппина, едва до нее дошли слухи об Акте, накинулась на Нерона со всем
женским неистовством. И чем яростнее она осыпала его упреками, не желая
выжидать, когда он одумается или пресытится, тем сильнее распалялась в нем
страсть; наконец он вышел из повиновения матери и доверился руководству
Сенеки (Тацит: "Анналы"; 13; 12-- 13). Таким образом, Агриппина навсегда
лишилась расположения сына, хотя при более благоразумном поведении могла бы
еще долгое время руководить им. В ее горячности видели не столько гнев
матери, сколько ревность влюбленной женщины, покинутой своим любовником.
Ходили упорные слухи, что Агриппина, стараясь усилить свою власть над сыном,
склонила его к плотской связи с собой и, разъезжая в носилках вместе с
матерью, Нерон предавался противоестественной похоти, о чем
свидетельствовали пятна на одежде (Светоний: "Нерон"; 28).
Вне себя от ярости, Агриппина сказала однажды, что Британик, ее
пасынок, уже подрос, что он кровный сын Клавдия и достоин того, чтобы
унаследовать отцовскую власть. Она угрожала отправиться вместе с Британиком
в преторианский лагерь и добиться того, чтобы власть перешла в более
достойные руки. Встревоженный этими словами Нерон стал размышлять о
неукротимом характере брата и о том, что тот имеет немало сторонников. В
конце концов он решил устранить его с помощью яда (Тацит: "Анналы"; 13;
14--15). Яд получил он от той же Лукусты, которую обвиняли в отравлении
Клавдия. Но первая попытка окончилась неудачей: отрава оказалась слабее, чем
думали, и Британика только прослабило. Тогда Нерон вызвал Лукусту к себе и
стал избивать ее собственными руками, крича, что она насмехается над ним и
дала ему не яд, а лекарство. Та оправдывалась, что сделала дозу меньше,
желая отвести подозрение в убийстве. Нерон заставил ее тут же, в спальне у
себя, сварить новый яд и поднести отраву обедавшему за столом Британику. С
первого же глотка тот упал мертвым; Нерон, солгав сотрапезникам, будто это
обычный припадок падучей, на следующий же день, в проливной дождь, похоронил
его торопливо и без почестей.
Таково было первое преступление Нерона. После этого наглость, похоть,
распущенность, скупость, жестокость стали постепенно и незаметно проявляться
в его манерах. Поначалу казалось, что пороки эти не от природы, а от
возраста, и что они пройдут вместе с юностью. Как только смеркалось, он
надевал накладные волосы или войлочную шапку и шел слоняться по кабакам или
бродить по переулкам. Забавы его были не безобидны: людей, возвращавшихся с
ужина, он то и дело колотил, а при сопротивлении наносил им раны и сбрасывал
их в сточные канавы; в кабаки он вламывался и грабил, а во дворце устроил
рынок и, захваченную добычу продавал по частям, а выручку пропивал. Не раз в
таких потасовках ему могли выбить глаз, а то и вовсе прикончить; один
сенатор избил его чуть не до смерти за то, что он приставал к его жене. С
этих пор он выходил в поздний час не иначе, как в сопровождении войсковых
трибунов, неприметно державшихся в стороне (Светоний: "Нерон"; 26, 33).
В 58 г. Нерон увлекся Поппеей, женой своего друга Отона. По
свидетельству Тацита, она имела все, кроме чистой души. Поппея была знатна,
красива и богата, но с ранней юности поставила все эти достоинства на службу
своему любострастию и своему тщеславию. Едва познакомившись с Нероном, она
сделала вид, что покорена его красотой и не в силах противиться нахлынувшей
на нее страсти. Прин-цепс вскоре попал в ее сети и сделался ее любовником.
Под влиянием этой женщины семена пороков стали быстро прорастать в его душе
(Тацит: "Анналы"; 13; 45--46).
Именно Поппея толкнула Нерона в 59 г. на убийство матери, так как не
надеялась при жизни Агриппины добиться его развода с Октавией и
бракосочетания с нею самой. Решив умертвить мать, Нерон начал совещаться с
приближенными о том, как это осуществить: посредством яда, оружием или
как-либо иначе. Сначала остановились на яде (Тацит: "Анналы"; 14; 1, 3). Три
раза Нерон пытался отравить Агриппину, пока не понял, что та заранее
принимает противоядие. Тогда он устроил над ее постелью штучный потолок,
чтобы машиной высвободить его из пазов и обрушить на спящую, но соучастникам
не удалось сохранить замысел в тайне (Светоний: "Нерон"; 34). Наконец
вольноотпущенник Ани-кет предложил хитроумный план. Он заявил, что может
устроить на корабле особое приспособление, чтобы, выйдя в море, тот распался
на части и потопил ни о чем не подозревающую Агриппину. Этот ловко
придуманный план был одобрен. Нерон отправился в Байи и пригласил сюда мать
на праздник Квинкватров. Там он ласковым обращением расстроил ее страхи и
подозрения, а напоследок крепко обнял и долго глядел ей в глаза. Однако не
успел еще корабль отойти на достаточное расстояние от берега, как по данному
знаку обрушилась отягченная свинцом кровля каюты Но Агриппину и
сопровождавшую ее Ацероннию защитили высокие стенки ложа, выдержавшие
тяжесть рухнувшей кровли. Корабль уцелел, так что обе женшины не были
сброшены в море внезапным толчком, а соскользнули в него. Ацеронния погибла,
но Агриппина, сначала вплавь, а потом на одной из встречных рыбачьих лодок
добралась до своей виллы. У нее не осталось ни малейших сомнений в том, что
ее собирались убить, но она сочла нужным это скрыть. К сыну Агриппина
отправила вольноотпущенника Агерина с известием о своем спасении. Нерон был
не на шутку напуган таким оборотом дела. Он объявил, что мать надо умертвить
прежде, чем она успеет обвинить его в покушении. Присланного ею Агерина он
велел задержать, подбросить ему под ноги меч и объявить, будто тот пытался
убить принцепса. Аникет в окружении воинов отправился на виллу Агриппины.
Говорят, что Агриппина, увидев его, пыталась сначала умолить о пощаде, но,
заметив, как центурионы обнажают мечи, подставила им живот и воскликнула:
"Поражай в чрево!" Ее прикончили, нанеся ей множество ран (Тацит: "Анналы";
14; 3--8). По некоторым известиям, Нерон приехал осматривать обнаженный труп
матери, внимательно оглядел и подверг разбору все ее члены, некоторые
похвалил, другие побранил и пришел от этого занятия в такое возбуждение, что
потребовал вина и тут же, возле ее тела, начал пьянствовать.
Окончательно избавившись от опеки, Нерон решил осуществить свою давнюю
мечту. Еще в детские годы вместе с другими науками изучал он и музыку. Придя
к власти, он тотчас пригласил к себе лучшего в то время кифареда Терппа и
много дней подряд слушал его после обеда до поздней ночи. Теперь же он и сам
начал постепенно упражняться в этом искусстве. Он не упускал ни одного из
средств, каким обычно пользуются мастера для сохранения и укрепления голоса:
лежал на спине со свинцовым листом на груди, очищал желудок промываниями и
рвотой, воздерживался от плодов и других вредных для голоса кушаний. И хотя
голос у него был слабый и сиплый, все же, радуясь своим успехам, он пожелал
выступить на сцене (Светоний: "Нерон"; 20, 34). Впервые публично он выступил
на специально организованных им ювена-лиях перед тщательно подобранной
публикой, которая наградила его льстивыми и восторженными аплодисментами.
В 62 г. умер префект преторианцев Бурр, один из ближайших наставников
Нерона (ходили упорные слухи, что Нерон под видом лекарства послал ему яд),
а вслед за тем последовало быстрое охлаждение принцепса к Сенеке. Сенеку
обвиняли в том, что он чрезмерно богат, что, будучи автором многих речей
Нерона, он присваивает себе славу его красноречия, что он осуждает новые
увлечения Нерона -- скачки и пение, и за глаза насмехается над его голосом.
Впрочем, одного последнего обвинения достаточно было для того, чтобы Сенека
из первого друга превратился в злейшего врага: нападок на свой голос Нерон
не прощал никому. Ближайшим человеком при Нероне становится новый префект
преторианцев Тигеллин. По его наущениям Нерон без всякого суда приговорил к
смерти и казнил двух знатных сенаторов, Плавта и Суллу, так как опасался их
популярности в войске. Сенат задним числом одобрил эти убийства. Получив
сенатские постановления и увидев, что все его преступления принимаются как
выдающиеся деяния, Нерон изгнал Октавию, объявив, что она бесплодна, и
тотчас же сочетался браком с Поппеей. Но и добившись своего, Поппея не
перестала преследовать прежнюю соперницу: она побудила одного из слуг
Октавии обвинить госпожу в прелюбодейной связи с рабом. Началось следствие,
которое хоть и велось со многими злоупотреблениями, не смогло доказать этой
наглой клеветы. Нерон ограничился пока тем, что сослал Октавию в Кампанию.
Тем временем Аникет, убийца Агриппины, снова поспешил оказать Нерону грязную
услугу и стал повсюду распространять слухи о том, что Октавия была его
любовницей. Основываясь на этой, им же самим пушенной сплетне, Нерон обвинил
Октавию в том, что она, задумав переворот, соблазнила префекта его флота и
даже была беременна от него (при этом забыли, что совсем недавно обвиняли ее
в бесплодии). Несчастную заточили на острове Пандатерии, а спустя несколько
дней объявили, что она должна умереть. Поскольку сама она никак не хотела
покончить с собой, ей насильно вскрыли вены на руках и ногах. Поппея даже
этим не была удовлетворена: в ознаменование своего торжества она велела
отрезать голову Октавии и привести ее в Рим (Тацит: "Анналы"; 14; 15, 51-52,
57, 60, 62).
Между тем Нерон со дня на день проникался все более страстным желанием
выступить на сцене общедоступного театра; до сих пор он пел лишь у себя во
дворце или в своих садах на ювеналиях, к которым относился с пренебрежением,
считая их слишком замкнутыми для такого голоса, каким он, по его мнению,
обладал. Однако, не решившись начать сразу с Рима, он избрал Неаполь,
представлявшийся ему как бы греческим городом (Тацит: "Анналы"; 15; 33). В
день его выступления в 64 г. театр дрогнул от неожиданного землетрясения, но
Нерон не остановился, пока не кончил начатую песнь. После этого он часто
выступал в Неаполе и пел по несколько дней. Потом дал себе короткий отдых
для восстановления голоса, но и тут не выдержал одиночества, из бани явился
в театр, устроил пир посреди орхестры и по-гречески объявил толпе народа,
что когда он промочит горло, то уже споет что-нибудь во весь голос. Ему
понравилось мерное рукоплескание александрийцев, которые во множестве
приехали в Неаполь, и он вызвал из Александрии еще больше гостей; не
довольствуясь и ими, он сам отобрал юношей всаднического сословия и пять с
лишним тысяч дюжих молодцов из простонародья, разделил их на отряды и велел
выучиться рукоплесканиям всякого рода -- и "жужжанию", и "желобкам", и
"кирпичикам", а потом вторить ему во время пения. Главари их зарабатывали по
400 000 сестерциев.
После этого принцепс возвратился в Рим и предался самому необузданному
разврату. И сам он, и его приближенные давали в этот год множество пиров, на
которых забывались всякие приличия. Пиршества Нерона затягивались с полудня
до полуночи; время от времени он освежался в купальнях, пировал и при
народе, на искусственном пруду или в Большом цирке, где прислуживали голые
гетеры и танцовщицы со всего Рима. Когда он проплывал по Тибру в Остию или
по заливу в Байи, по берегам устраивались харчевни, где было все готово для
бражничества и разврата и где одетые шинкарками матроны отовсюду зазывали
его причалить.
Мало того, что жил он и со свободными мальчиками, и с замужними
женщинами: он изнасиловал даже весталку Рубрию. Мальчика Спора он сделал
евнухом и даже пытался сделать женшиной: он справил с ним свадьбу со всеми
обрядами, с приданым и факелом, с великой пышностью ввел его в свой дом и
жил с ним как с женой. А собственное тело он столько раз отдавал на разврат,
что едва ли хоть один его член оставался неоскверненным. В завершение он
придумал новую потеху: в звериной шкуре он выскакивал из клетки,
набрасывался на привязанных к столбам голых мужчин и женщин и, насытив свою
похоть, отдавался вольноотпущеннику Дорифору; за этого Дорифора он вышел
замуж, как за него -- Спор, и при этом кричал и вопил, как насилуемая
девушка. Наблюдая за этим, римляне в ужасе ожидали возмездия со стороны
богов, и действительно, в тот самый год в столице разразился невиданный по
силе со времен галльского нашествия пожар, уничтоживший большую часть города
и погубивший бесчисленное множество людей. Впрочем, и в этой беде обвиняли
принцепса. Говорили, что ему претили безобразные старые дома и узкие кривые
переулки, поэтому он и велел поджечь Рим, притом настолько открыто, что
многие консуляры ловили у себя во дворах его слуг с факелами и паклей, но не
осмеливались их трогать. Шесть дней и шесть ночей свирепствовало бедствие, а
народ искал убежище в каменных памятниках и склепах. Кроме бесчисленных
жилых построек, горели дома древних полководцев, еще украшенные вражеской
добычей, горели храмы богов, возведенные и освященные в годы царей, горело
все достойное и памятное, что сохранилось от древних времен. На этот пожар
Нерон смотрел с Меценатовой башни, наслаждаясь, по его словам, великолепным
пламенем, и в театральном одеянии пел "Крушение Трои" (Светоний: "Нерон";
20, 27--29, 37--39). Идя навстречу изгнанному пожаром и оставшемуся без
крова народу, Нерон открыл для него Марсово поле, все дома Агриппины, а
также свои собственные сады и, кроме того, велел срочно возвести строения,
чтобы разместить в них толпы обездоленных погорельцев. Из Остии и ближайших
муниципиев было доставлено продовольствие, а цена за зерно снижена до трех
сестерциев (Тацит: "Анналы"; 15; 39).
Страшное бедствие позволило осуществить мечту Нерона -- отстроить Рим
заново. В постройках, как и во всем прочем, он не знал меры. От Палатина до
самого Эск-вилина он велел выстроить дворец, назвав его сначала Проходным, а
потом, после пожара и восстановления, -- Золотым. О размерах и убранстве его
достаточно сказать, что прихожая в нем была такой высоты, что в ней стояла
колоссальная статуя императора ростом в сто двадцать футов, площадь его была
такова, что тройной портик по сторонам был в милю длиной; внутри был пруд,
подобный морю, окруженный строениями, подобными городам, а затем -- поля,
пестреющие пастбищами, лесами и виноградниками, и на них -- множество
домашней скотины и диких зверей. В остальных покоях все было покрыто
золотом, украшено драгоценными камнями и жемчужными раковинами; в обеденных
палатах потолки были штучные, с поворотными плитами, чтобы рассыпать цветы,
с отверстиями, чтобы рассеивать ароматы; главная палата была круглая и днем
и ночью безостановочно вращалась вслед небосводу; в банях текли соленые и
серные воды. И когда такой дворец был закончен и освящен, Нерон только и
сказал ему в похвалу, что теперь, наконец, он будет жить по-человечески.
Кроме этой грандиозной постройки по его указке начали строить купальню от
Мизена до Авернского озера, крытую и с портиками по сторонам, в которую он
хотел отвести все Байские горячие источники; начат был и канал от Аверна до
самой Ос-тии, чтобы можно было туда ездить на судах, но не по морю; длиною
он должен был быть в сто шестьдесят миль, а шириною такой, чтобы могли
разойтись две квинкверемы. Для производства этих работ он приказал всех
ссыльных отовсюду везти в Италию, и даже уголовных преступников велел
приговаривать только к этим работам (Светоний: "Нерон"; 31).
Вся не отошедшая к дворцу территория города в.дальнейшем застраивалась
не так скученно и беспорядочно, как после сожжения Рима галлами, а с точно
отмеренными кварталами и широкими улицами между ними, причем была ограничена
высота зданий, дворы не застраивались, а перед фасадами доходных домов
возводились скрывавшие их портики. Эти портики Нерон обещал соорудить за
свой счет, а участки для построек предоставил владельцам расчищенными. Кроме
того, он определил им денежные награды за завершение строительства особняков
и доходных домов в установленные им самим сроки. Для свалки мусора он
предоставил болота близ Остии, повелев, чтобы суда, подвозившие по Тибру
зерно, уходили обратно, погрузив мусор; самые здания он приказал возводить
без применения бревен, сплошь из габийского или альбанского туфа, ибо этот
камень огнеупорен; было запрещено сооружать дома с общими стенами, но
всякому зданию надлежало быть наглухо отгороженным от соседнего. Все эти
меры, принятые для общей пользы, послужили вместе с тем и к украшению
города. Чтобы пресечь позорящую его молву, что пожар был устроен по его
приказу, Нерон приискал виновных и предал изощреннейшим казням тех, кто
своими мерзостями навлек на себя всеобщую ненависть и кого толпа называла
христианами. Сначала были схвачены те, кто открыто признавал себя
принадлежащими к этой секте, а затем, по их указаниям, и великое множество
прочих. Их умерщвление сопровождалось издевательствами, ибо их облачали в
шкуры диких зверей, дабы они были растерзаны насмерть собаками, распинали на
крестах или обреченных насмерть поджигали в огне с наступлением темноты ради
ночного освещения.
В 65 г. был раскрыт большой заговор, во главе которого стоял Гай Пизон.
В заговор были втянуты многие сенаторы, всадники, воины и даже женщины, как
из ненависти к Нерону, так и из расположения к Пизону (Тацит: "Анналы"; 15;
43-- 44, 48). Заговорщиков заключили в оковы из тройных цепей; одни
добровольно признавались в преступлении, другие даже вменяли его себе в
заслугу -- по их словам, только смертью можно было помочь человеку,
запятнанному всеми пороками. Дети осужденных были изгнаны из Рима и убиты
ядом или голодом. После этого Нерон казнил уже без меры и без разбора кого
угодно и за что угодно (Светоний: "Нерон"; 36--37). По площадям, домам,
селениям и ближайшим муниципиям рыскали пехотинцы и всадники. Отсюда
непрерывным потоком гнали они толпы закованных в цепи и приводили их ко
входу в сады. И когда задержанные входили туда и подвергались допросу, им
вменялись в преступление то радость, обнаруженная когда-то при виде того или
иного из заговорщиков, то случайный разговор, то уличные встречи, то
совместное присутствие на пиршествах или на представлении. Воспользовавшись
случаем, Нерон послал приказ покончить с собой всем своим врагам, которых
прежде не решался тронуть и которые лишь слегка касались или даже вообще не
были замешаны в заговор. Так он вынудил к самоубийству Сенеку и консула
Вестина и еще очень многих невиновных (Тацит: "Анналы"; 15; 58, 63, 69).
Вслед за тем были отпразднованы вторые пятилетние игры, учрежденные
Нероном. Здесь Нерон впервые выступил в театре перед римлянами. Сначала он
продекламировал свои поэтические произведения (Тацит: "Анналы"; 16; 4), но
все закричали, что хотят услышать его божественный голос. Принцепс отвечал,
что желающих он постарается удовлетворить в своих садах, но когда к просьбам
толпы присоединились стоявшие в это время на страже солдаты, то он с
готовностью заявил, что выступит хоть сейчас. И тут же он приказал занести
свое имя в список кифаредов-состязателей, бросил в урну свой жребий вместе
с другими, дождался своей очереди и вышел. Встав на сцене и произнеся
вступительные слова, он объявил, что будет петь "Ниобу", и пел ее до
десятого часа. Продолжение состязаний и выдачу наград он отложил до
следующего года, чтобы иметь случай выступить еще несколько раз; но и это
ожидание показалось ему долгим, и он не переставал вновь и вновь
показываться зрителям. Пел он в трагедии, выступая в масках героев и богов и
даже героинь и богинь (Светоний: "Нерон"; 21). Вскоре после этого он убил
жену Поппею, ударив ее ногой больную и беременную, когда слишком поздно
вернулся со скачек, а она встретила его упреками (Сеетоний: "Нерон"; 35).

В 66 г. Нерон велел казнить Антонию, дочь Клавдия, которая после смерти
Поппеи отказалась выйти за него замуж, обвинив ее в подготовке переворота.
Пасынка своего, Руфрия Криспина, сына Поппеи, он велел его рабам утопить в
море во время рыбной ловли, так как слышал, что мальчик, играя, называл себя
полководцем и императором. Затем он женился на Статилии Мессалине, муж
которой, Аттик Вестин, был незадолго до этого казнен.
Тогда же все греческие города, в которых бывали музыкальные состязания,
постановили послать ему венки кифаредов. Он принял венки с великой радостью,
а послов, прибывших с ними, допустил к себе прежде всех и даже пригласил на
дружеский обед. За обедом некоторые из них упросили его спеть и наградили
шумными рукоплесканиями. Тогда он заявил, что только греки умеют его слушать
и только они достойны его стараний. Без промедления он собрался ехать в
Грецию и пустился в путь. Тотчас по переезде он выступил в Кассиопе с пением
перед алтарем Юпитера, а потом объехал одно за другим все состязания. Для
этого он велел в один год совместить праздники самых разных сроков, хотя бы
их пришлось повторять, и даже в Олимпии, вопреки обычаю, устроил музыкальные
игры.
Когда он пел, никому не дозволялось выходить из театра, даже по
необходимости. Поэтому, говорят, некоторые женщины рожали в театре, а
многие, не в силах более его слушать и хвалить, перебирались через стены,
так как ворота были заперты, или притворялись мертвыми, чтобы их выносили на
носилках. Трудно поверить, как робел и трепетал он, выступая, как ревновал
своих соперников, как страшился судей. Соперников он обхаживал, заискивал
перед ними, злословил о них потихоньку, порой осыпал их бранью при встрече,
словно равных себе, а тех, кто был искуснее его, старался даже подкупить. К
судьям он перед выступлением обращался с величайшим почтением, уверяя, что
он сделал все, что нужно, однако всякий исход есть дело случая, и они, люди
премудрые и ученые, должны эти случайности во внимание не принимать. Судьи
просили его мужаться, и он отступал, успокоенный, но все-таки в тревоге:
молчание и сдержанность некоторых из них казались ему проявлением
недовольства и недоброжелательства, и он заявлял, что эти судьи ему
подозрительны. При соревновании он тщательно соблюдал все порядки: не смел
откашляться, пот со лба вытирал руками, а когда в какой-то трагедии выронил
и быстро подхватил свой жезл, то в страхе трепетал, что за это его исключат
из состязания, и успокоился лишь тогда, когда второй актер ему поклялся, что
никто этого не заметил за рукоплесканиями и кликами народа. Победителем он
объявлял себя сам, поэтому всякий раз он участвовал и в состязании
глашатаев. А чтобы от прежних победителей нигде не осталось ни следа, ни
памяти, все их статуи и изображения он приказывал опрокидывать, тащить
крюками и сбрасывать в отхожие места. Выступал он много раз и возницею, в
Олимпии он правил даже упряжкой в десять лошадей. Правда, здесь он был
выброшен из колесницы; его вновь туда посадили, но продолжать скачку он уже
не мог и сошел с арены, однако, несмотря на это, получил венок. Отправляясь
в обратный путь в 67 г., он подарил всей провинции свободу, а судьям --
римское гражданство и немалую денежную награду: об этой милости он объявил в
день Истмийских игр с середины стадиона.
Из Греции он вернулся в 68 г. в Неаполь, где выступил когда-то в первый
раз, и въехал в город на белых конях через пролом в стене, по обычаю
победителей в играх. Таким же образом вступил он и в Акций, и в Альбан, и в
Рим. В Рим он въезжал на той колеснице, на которой справлял триумф Август, в
пурпурной одежде, в расшитом золотыми звездами плаще, с олимпийским венком
на голове и пифийским -- в правой руке; впереди несли остальные венки с
надписями, где, над кем и в каких трагедиях или песнопениях он одержал
победу, позади, как в овации, шли его хлопальщики, крича, что они служат
Августу и солдатами идут в его триумфе. Он прошел через Большой цирк, для
чего снес арку, через Велабр, форум, Палатин и храм Аполлона; на всем его
пути люди приносили жертвы, кропили дорогу шафраном, подносили ему ленты,
певчих птиц и сладкие яства. Священные венки он повесил в своих опочивальнях
возле ложа, и там же поставил свои статуи в облачении кифареда. Но и после
этого он не оставил своего усердия и старания: ради сохранения голоса он
даже к солдатам всегда обращался лишь заочно через глашатая; занимался ли он
делами или отдыхал, при нем всегда находился учитель произношения,
напоминавший ему, что надо беречь горло и дышать через платок. И многих он
объявлял своими друзьями или врагами, смотря по тому, охотно или скупо они
ему рукоплескали.
Между тем правлению его приходил конец. Высадившись в Неаполе, он узнал
о восстании галльских легионов во главе с Виндексом. Отнесся он к этому
спокойно и беспечно: могло даже показаться, что он радовался случаю
разграбить богатейшие провинции по праву войны. Но, когда к восстанию
присоединились испанские легионы во главе с Гальбой, Нерон пал ниц и в
душевном изнеможении долго лежал как мертвый, не говоря ни слова, а когда
опомнился, то, разодрав платье, колотя себя по голове, громко кричал, что
все уже кончено. Успокоившись затем немного, он сместил обоих консулов и
один занял их место. Но и здесь Нерон остался верен себе -- готовясь к
галльскому походу, он прежде всего позаботился собрать телеги для перевозки
театральной утвари, а наложниц, сопровождавших его, приказал остричь
по-мужски и вооружить секирами и щитами, как амазонок. Потом он объявил
воинский набор по городским трибам, но никто годный к службе не явился;
тогда он потребовал от хозяев известное число рабов и отобрал из челяди
каждого только самых лучших. Всем сословиям он приказал пожертвовать часть
своего состояния, а съемщикам частных домов и комнат -- немедленно принести
годовую плату за жилье в императорскую казну. Всем этим он возбудил еще
большее негодование к себе.
В разгар его приготовлений пришло известие, что и остальные легионы --
и на востоке, и на западе, -- отложились и готовы выступить против Рима. В
ужасе он стал готовиться к бегству и упрашивал преторианцев последовать за
ним, но те отказались. До вечера он колебался между различными планами: то
хотел отдаться в руки Гальбы, то обратиться с мольбой к народу, то ехать в
Египет. Дальнейшие размышления он отложил на следующий день. Но среди ночи,
проснувшись, он увидел, что телохранители покинули его. Вскочив с постели,
он послал за друзьями и, ни от кого не получив ответа, сам пошел по их
покоям. Все двери были заперты, никто не отвечал; он вернулся в спальню --
оттуда уже разбежались и слуги. Нерон, как был босой, в одной тунике,
накинув темный плащ, закутав голову и прикрыв лицо платком, вскочил на коня;
с ним было лишь четверо спутников, среди них -- Спор. Впятером они
пробрались в усадьбу вольноотпущенника Фаона между Соляной и Номентанской
дорогами. Плащ принцепса был изорван о терновник; когда он захотел пить, ему
пришлось утолять жажду из какой-то лужи. Фаон укрыл его в жалкой каморке,
где лежала тощая подстилка, прикрытая старым плащом. Когда Нерон захотел
есть, ему предложили грубый хлеб, когда же он обратился за советом, эти
последние, еще оставшиеся ему верными друзья, предложили ему покончить с
собой и тем избежать позора. Он велел снять с себя мерку и по ней вырыть у
него на глазах могилу, собрать куски мрамора, какие найдутся для надгробья,
принести воды для обмывания трупа и дров для костра. При каждом приказании
он всхлипывал и все время повторял: "Какой великий артист погибает!" Пока он
медлил, пришло известие, что сенат объявил его врагом и разыскивает, чтобы
казнить по обычаю предков. В ужасе он схватил два кинжала, взятые с собой,
попробовал острие каждого, потом опять спрятал, оправдываясь тем, что
роковой час еще не наступил. Только когда сообщили, что к вилле приближаются
всадники, он вонзил себе в горло меч. Он еще дышал, когда ворвался
центурион, который, зажав платком его рану, сделал вид, что хочет ему
помочь. Нерон только и мог ответить: "Поздно! Вот она, верность!" -- и с
этими словами испустил дух. Глаза его остановились и выкатились, на них
ужасно было смотреть (Светоний: "Нерон"; 22-- 25, 35, 40, 42-45, 47-49).