Из рода Московских вел. кн. Сын Ивана IV Васильевича Грозного и Марьи Федоровны Нагой. Род. 19 окт. 1583 г. Царь всея Руси в 1605 - 1606 гг.

Ж.: с 8 мая 1606 г. дочь Сайдомирского воеводы Юрия Мнишека, Марина Мнишек.

Грозный имел от своих пяти жен восемь детей, но, умирая, оставил после себя лишь двух сыновей: слабоумного Федора от первой жены Анастасии Романовой и маленького Дмитрия от последней - Марии Нагой. Судьба обоих наследников решилась в первые дни после погребения Ивана IV: Федора, поддержанного большинством бояр, посадили править в Москве, а Дмитрия с матерью и дядьями сослали на житье в Углич.

Здесь опальный царевич провел свое детство. Если верить некоторым летописцам, он, хотя был еще ребенок, обнаруживал особенную чуткость к дурному обращению, проявлял буйный нрав, мстительный характер и даже предрасположение к жестокости. Рассказывали, что Дмитрий охотно смотрел, как резали быков и баранов, а иногда пробирался в кухню, чтоб собственноручно свернуть шею нескольким цыплятам. Однажды зимой, играя со своими сверстниками, царевич велел сделать из снега двадцать человеческих изображений и, дав им имена Годунова и других приближенных бояр своего старшего брата, с криком: "Вот, что вам будет, когда я стану царствовать" - рубил им головы. 15 мая 1591 года он при загадочных обстоятельствах был убит в Угличе.

Смерть его оказала громадное впечатление на .современников, породила множество слухов, догадок и легенд. Широко распространено было мнение, что Дмитрий не погиб и был спасён верными людьми, а вместо него похоронили другого мальчика. Во все времена были историки, допускавшие, что молодой человек, появившийся в Польше десять лет спустя и выдававший себя за сына Грозного, вполне мог быть таковым. Разумеется, гораздо больше оснований считать его самозванцем, но и в этом случае нельзя не увидеть во многих его поступках несомненной внутренней убежденности в том, что он именно тот, за кого себя выдает.* Следы его впервые обнаруживаются в 1601 году в Киеве. В то время никто еще не знал ни его имени, ни происхождения. Он явился в виде молодого монаха, затерявшегося в толпе набожных богомольцев, которые стекались к чтимым святыням древнего города. Он достаточно долго прожил во владениях князя Острожского - в Дерманском монастыре, а отсюда отправился в город Гощу, скинул монашеское платье и стал учиться в Арианской Гощинской школе по латыни и по-польски. Затем на некоторое время его следы теряются. Возможно, как раз в эти годы претендент ездил в Запорожскую Сечь и в шайке гайдамака Герасима Евангелика обучался ратному делу. В 1603 году он объявился в Брагине, где поступил на службу к князю Адаму Вишневецкому. Старый князь полюбил юношу за расторопность и молодцеватость. Почтительный к хозяину, он в обхождении с его челядью держал себя с чувством собственного достоинства и не разрешало собой ни малейшей фамильярности. Кроме того, он был человеком замкнутым и скрытным.

Однажды юноша опасно заболел и потребовал духовника. Призванный к больному ксендз был иезуит. Рассказав ему о своих прегрешениях, больной попросил патера похоронить его с почестями, приличными царским детям. "Кто я, - продолжал он, - ты это узнаешь из бумаг, которые спрятаны в изголовье моей постели... Не показывай их никому, не выдавай тайны человека, которому Господь не судил жить и умереть прилично его высокому происхождению!"

Иезуит не замедлил сообщить об этом таинственном признании княжеского слуги самому Вишневецкому. Князь, забрав тихонько заветные бумаги, узнал из них, что слуга его не кто иной, как угличский царевич Дмитрий, спасенный от рук посланных убийц дьяками Щелкаловыми и многими другими верными боярами. Из тех же бумаг следовало, что невинною жертвою злобы Годуновых пал малолетний сын священника Истомина, принятый убийцами за царевича. Вишневецкий, вне себя от изумления, вместе с патером поспешил к одру умирающего слуги. Дмитрий показал князю золотой наперсный крест, украшенный драгоценными камнями, надетый, по словам царевича, его крестным отцом князем Иваном Мстиславским, а также особые приметы, подтверждавшие его знатное происхождение: бородавку на щеке, родимое пятно повыше правой кисти и то, что одна рука его короче другой. Еще не зная, верить ему в эту историю или нет, Вишневецкий не поскупился на лечение, и вскоре докторам удалось поднять Дмитрия на ноги. Немного спустя среди челяди Льва Сапеги оказался московский перебежчик, некий Петрушка, известный в Польше под именем Петровского, который в былое время будто бы служил в Угличе при особе царевича. Его доставили в Братин и хотели устроить претенденту ловушку, представив ему этого человека под другим именем. Но он не задумываясь признал Петрушку, и в то же время был признан им. Весть о московском царевиче, чудесно спасшимся от смерти, быстро распространилась между соседними панами. Тогда же слух о нем достиг Москвы и, кажется, сильно встревожил Годунова. По крайней мере, он стал немедленно добиваться его выдачи и обещал Вишневецкому пойти на уступки в территориальных спорах, если самозванец окажется в его руках.

В конце 1603 года брат князя Адама, Константин Вишневецкий, отвез Дмитрия в Самбор к своему тестю Юрию Мнишеку. Здесь царевич поражен был явлением ему до сих пор неизвестным: он увидел старшую дочь Мнишека Марианну, или Марину, которая произвела на пылкого молодого человека неизгладимое впечатление. Марина в высшей степени обладала теми качествами, которые давали польской женщине место в обществе. Она поняла, что ей представился случай отличным образом устроить свою судьбу, принялась за дело и скоро овладела сердцем царевича. Мнишеки были ревностные католики, принятие латинства всего более помогало царевичу, ибо ставило на его сторону духовенство и особенно могущественных иезуитов. Дмитрий позволил францианским монахам обратить себя в католицизм.

В конце марта 1604 года Вишневецкий и Мнишек привезли царевича в Краков. Наружность искателя Московской державы не говорила в его пользу: он был среднего или почти низкого роста, довольно хорошо сложен, лицо имел круглое, неприятное, волосы рыжеватые, глаза темно-голубые, был мрачен, задумчив, неловок. Это описание наружности Дмитрия, сделанное очевидцем, сходно с лучшим дошедшим до нас портретом: и здесь видно лицо очень некрасивое с задумчиво-грустным выражением. Из других известий мы знаем, что Дмитрий был очень силен и легко гнул подковы. Претендента доставили к королю, и он признал его московским царевичем, хотя и не публично, назначил ему ежегодное содержание в 40000 злотых, но не хотел помогать ему явно войском от своего лица, а позволил панам делать это частным образом. За эту незначительную помощь Дмитрий обещал, по восшествию на престол, возвратить польской короне Смоленск и Северскую землю, дозволить сооружать в своем государстве костелы, ввести иезуитов, помогать Сигизмунду в приобретении шведской короны и содействовать в будущем соединению Московского государства с Польским. Сигизмунд поставил во главе предприятия Сандомирского воеводу Юрия Мнишека. Мнишек с торжеством привез царевича в Самбор, где тот предложил свою руку Марине. В дальнейшем он доказал, что действительно был очарован ею и что не один только политический расчет побуждал его желать этого брака. Предложение было принято, но свадьба отложена до утверждения жениха на московском престоле. Мнишек собрал Для будущего зятя 1600 человек всякого сброда в польских владениях, но подобных людей было многой в степях на украйне Московского государства, следовательно, сильная помощь ожидала претендента впереди. Донские казаки прислали в его войско 2000 человек, таким образом общие силы Дмитрия составляли 4000 человек.

15 августа Дмитрий выступил в поход, а в октябре 16.04 года вошел в предел Московского государства. Жители первого пограничного города Моравска, узнав, что идет царь с .польским войском, стали волноваться и больше из страха, чем по доброй воле, отправили к Дмитрию послов с покорностью и присягнули ему. Казаки, которые всегда шли впереди главного войска, приблизились к Чернигову и были встречены выстрелами. Однако потом, узнав, что Моравск сдался, черниговцы вступили в переговоры с казаками и связали воеводу, не хотевшего сдаваться царевичу. Несмотря на это, казаки до прихода главного войска полностью разграбили посад. Дмитрий потребовал отдать добычу ему, угрожая повести против них рыцарство. Казаки долго ругались и отговаривались, однако принуждены были возвратить добычу, хотя не всю.

Чернигов сдался, но не сдался Новгород Северский, где засел воевода Петр Федорович Басманов, любимец Годунова. Басманов отбил приступ, не дал зажечь города, и нетерпеливый Дмитрий, раздраженный помехой, начал укорять поляков: "Я думал лучше о поляках, - говорил он, - а теперь вижу, что они такие же люди, как и другие". Поляки хотели уже было покинуть его, как пришла весть, что воевода князь Василий Рубец-Мосальский сдал Путивль, самый важный город в Северской земле. Примеру Путивля последовали другие укрепленные города, и на протяжении 600 верст от запада к востоку Дмитрий уже признавался истинным царевичем. Народ видел этого царевича, окруженного поляками, но видел и усердие его к православной вере: так, он велел привезти в Путивль из Курска чудотворную икону Богородицы, встретил ее с честью, поставил в своих палатах и каждый день горячо молился перед ней.

В декабре на Украину прибыло царское войско во главе с князем Федором Ивановичем Мстиславским. 18 декабря обе армии встретились под Новгородом Северским. У Мстиславского было до 50 000 человек, у царевича же не более 15 000. 21 декабря Дмитрий ободрил свое войско речью, которая дышала полной уверенностью в правоте его дела, и выступил против царского войска, которое тотчас дрогнуло. Царское войско, потеряв 4000 человек, бежало, и только неопытность Дмитрия в ратном деле помешала ему одержать полную победу. Обозревая поле боя после сражения и видя столько трупов с русской стороны, Дмитрий плакал.

Несмотря на эту победу, претендент испытывал большие трудности. Мнишек под предлогом сейма стал собираться в Польшу; поляки стали требовать у Дмитрия денег. Когда Мнишек уехал, за ним двинулась большая часть польского рыцарства. Дмитрий ездил от одной роты к другой, уговаривая поляков остаться, но встречал только оскорбления. Один поляк сказал ему: "Дай Бог, чтоб посадили тебя на кол". Дмитрий за это ударил его в зубы, но тем восстановил против себя рыцарство; поляки стащили с него соболью шубу, и русские приверженцы царевича должны были потом выкупать ее. С Дмитрием осталось только 1500 поляков, которые вместо Мнишека выбрали гетманом Дворжицкого. Но эта убыль в войске скоро была вознаграждена: пришло 12 000 казаков малороссийских, с которыми претендент засел в Севске. 21 января 1605 года он вышел оттуда и дал царскому войску бой при Добрыничах, но, несмотря на необыкновенную храбрость, потерпел поражение вследствие многочисленности артиллерии в царском войске. Дмитрий отступил к Путивлю и заперся там. Видя малочисленность своего войска, он хотел было уехать в Польшу, но русские, которые уже связали, свою судьбу с ним, не позволили ему этого. Вскоре действительно-явилось к Путивлю 4000 донских казаков, которых царевич отослал защищать Кромы. Под этим маленьким городом царские войска стояли всю весну. Дмитрий продолжал жить в Путивле, который принял тогда вид многою людной столицы. На свои обеды он приглашал русских и поляков, православных священников и ксендзов,) старался сблизить между собой тех и других. Сам он был очень любознателен, много читал, беседовал с образованными поляками, удивляя их меткостью своих суждений, а русским внушал уважение к просвещению и стыдил за невежество. "Как только с Божьею помощью стану царем, - говорил он, - сейчас заведу школы, чтобы у меня во всем государстве выучились читать и писать, заложу университет в Москве, стану посылать русских в чужие края, а к себе буду приглашав ученых и знающих иностранцев чтобы их примером побудить всех русских учить своих детей всякий наукам и искусствам". В апреле пришла весть о смерти Бориса Годунов ва и воцарении его сына Федор» Последний не имел никакой, популярности в войске. В мае царское войско, стоявшее под Кромами, присягнуло на верность Дмитрию. Царевич 24 мая прибыл к Кромам м во главе сдавшегося войска двинулся к Орлу, где встретили его с поклоном выборные от всей Рязанской земли. Дмитрий отправил на Москву войско с князем Василием Голициным, а сам пошел следом. Из Орла он приехал в Тулу. Здесь он узнал, что восставший народ низложил царя Федора. В каждом селении народ встречал царевича хлебом-солью. В Туле Дмитрий занимался государственными делами как государь: разослал грамоты, в которых извещало своем прибытии, составил форму присяги, беседовало английским послом Смитом. Среди этих занятий прибыло к нему посольство от московских бояр во главе с тремя братьями Шуйскими и Федором Ивановичем Мстиславским. Дмитрий принял их на первый раз сухо сделав им замечание, что казаки и простой народ предупредили их в верности. Бояр привел к присяге рязанский архиепископ Игнатий, которого Дмитрий прочил на место патриарха Иова. Затем царевич медленно двинулся к Москве. Он беспрестанно останавливался, говорил с народом, расспрашивал его о житье-бытье и обещал льготы. В Серпухове, на берегу Оки, ожидал его привезенный из Москвы огромный шатер, богато разукрашенный, в котором можно было поместить несколько сот человек. Одновременно с шатром прибыла из Москвы царская кухня и множество прислуги. В этом шатре Дмитрий давал первый пир и угощал бояр, окольничих и думных дьяков. Из Серпухова Дмитрий ехал уже в богатой карете, в сопровождении знатных особ и остановился в селе Коломенском. Здесь, на пространном лугу, окаймляющем Москву-реку, его ожидал новый шатер. Священники, гости, посадские люди и крестьяне толпами приходили поклониться. Дмитрий ласково принимал хлеб-соль от бедняков и говорил: "Я не царем у вас буду, а отцом".

Наконец, 20 июня 1605 года царевич торжественно въехал в столицу при радостных восклицаниях бесчисленного народа, собравшегося в Москву со всех сторон. Въехав в Кремль, Дмитрий молился сначала в Успенском соборе, а потом в Архангельском, где, приложившись к гробу Грозного, так плакал, что никто не мог усомниться - это был истинный сын Ивана. Вступив затем во дворец, Дмитрий принимал поздравления с новосельем. Московские колокола без умолку звонили весь день.

Приближенные торопили с царским венчанием, но Дмитрий прежде послал за матерью, инокинею Марфой. Через несколько дней в Москве был раскрыт заговор против Дмитрия. Купец Федор Конев и несколько торговых людей показали, что князь Василий Шуйский давал им наставления вооружать против царя народ, говорил, что тот вовсе не Дмитрий, а Гришка Отрепьев, что он хочет разорить церкви и искоренить веру. Шуйского схватили. Но Дмитрий отказался сам судить его, а отдал решать дела на рассмотрение Земского собора. На него, кроме духовенства и членов Думы, приглашены были посадские люди. По некоторым иностранным известиям Дмитрий и сам был на соборе, оспаривал Шуйского и уличал его в клевете, причем говорил с таким искусством и умом, что весь собор был приведен в изумление и решил, что Шуйский достоин смерти. 25 июня должны были его казнить и уже вывели к плахе, когда прискакал гонец с объявлением помилования. Дмитрий заменил казнь ссылкой в Вятку. Еще прежде, 24 июня, возведен был в патриархи рязанский архиепископ Игнатий.

18 июля прибыла из ссылки царица инокиня Марфа. Дмитрий встретил ее в селе Тайнинском при бесчисленном стечении народа. Когда карета, в которой сидела царица, остановилась, Дмитрий быстро соскочил с лошади. Марфа отвернула занавес, закрывавший окно кареты. Дмитрий бросился к ней в объятия. Оба рыдали. Так прошло несколько минут в виду всего народа. Потом царь до самой Москвы шел пешком подле кареты. Марфа въезжала при звоне колоколов и при ликовании народа: тогда уже никто не сомневался, что на московском престоле истинный царевич; такое свидание могло быть только свиданием сына с матерью.

30 июля Дмитрий венчался царским венцом от патриарха Игнатия. Вслед за тем посыпались милости. Возвращены были из ссылки все опальные прежнего царствования. Филарета Романова возвели в митрополиты Ростовские. Прощены и возвращены в Москву Василий Шуйский с братьями (они не успели даже доехать до Вятки). Им вернули боярство и все прежние имения. Также получили прощение и все Годуновы". "Есть два способа царствовать, - сказал однажды Дмитрий, - милосердием и щедростью или суровостью и казнями; я избрал первый способ; я дал Богу обет не проливать крови подданных и исполню его". Когда кто-нибудь, желая подслужиться к Дмитрию, заговаривал дурно о Борисе, царь замечал: "Вы ему кланялись, когда он был жив, а теперь, когда он мертвый, вы хулите его. Другой бы кто говорил о нем, а не вы, когда сами выбирали его". Всем служилым было удвоено содержание; помещикам удвоили их земельные наделы; все судопроизводство объявлено было бесплатным; всем должностным лицам удвоено было содержание и строго запрещено брать посулы и поминки. Для того, чтобы при сборе податей небыло злоупотреблений, землям предоставили самим доставлять подати в Москву. Дмитрий запретил давать потомственные кабалы, крестьянам разрешено было уходить от помещиков, если те не кормили их вовремя голода. Уничтожены были всякие препятствия к выезду из государства, а также к переездам внутри него. "Я не хочу никого стеснять, - говорил Дмитрий, - пусть мои владения будут во всем свободны. Я обогащу свое государство свободной торговлей".

Не проходило дня, в который бы царь не присутствовал в Думе. Иногда, слушая долговременные бесплодные споры думных людей о делах, он смеялся и говорил: "Столько часов вы рассуждаете и все без толку!" - и в минуту ко всеобщему удивлению решал самые запутанные дела. Он любил и умел поговорить; как все тогдашние грамотеи любил приводить примеры из истории разных народов, рассказывал и случаи собственной жизни. По средам и субботам он сам принимал челобитные и всем предоставлял возможность объясняться с ним по своим делам. Вопреки обычаю прежних царей, Дмитрий, пообедав, разгуливал по городу, заходил в разные мастерские, толковал с мастерами, заговаривал со встречными на улицах. Без посторонней помощи вскакивал на горячего коня, демонстрируя искусство верховой езды. Любил он и охоту - лично ходил на медведей и изумлял подданных своей ловкостью. Подобно Грозному Дмитрий любил поговорить о религии. Но речи его были новы для московских и звучали соблазнительно. "У нас, - говорил он духовным и мирянам, - только одни обряды, а смысл их укрыт. Вы поставляете благочестие только в том, что сохраняете посты, а никакого понятия не имеете о существе веры... Зачем вы презираете иноверцев? Что же такое латинская, лютеранская вера? Все такие же христианские, как и греческая. И они в Христа веруют". Когда ему говорили о семи соборах и о неизменности их постановлений, он на это отвечал: "Если было семь соборов, то отчего же не может быть и восьмого, и десятого и более? Пусть всякий верит по своей совести. Я хочу, чтобы в моем государстве все отправляли богослужение по своему обряду". Монахов он определенно не любил, называя их тунеядцами и лицемерами.

Новый царь внес свежую струю не только в церемонный дворцовый обряд, но и в политику. Наслушавшись в Польше толков о всеобщем христианском походе против турок, о котором говорили во всей Европе, не предпринимая, однако, никаких действий, Дмитрий захотел привести эту мысль в исполнение, тем более что русских она касалась скорее, чем других народов, во-первых, по духовному родству с порабощенными греками, а во-вторых, по соседству с крымскими хищниками. С самого приезда в Москву его не оставляло намерение воевать с турками и татарами. На Пушечном дворе лили новые пушки, мортиры, ружья. Дмитрий часто ездил туда, сам испытывал новые пушки, стреляя из них замечательно метко, сам учил ратных людей в примерных приступах к земляным крепостям, лез в толпе на валы, несмотря на то, что иногда его толкали, сшибали с ног и давили.

Война с Турцией побуждала Дмитрия поддерживать дружеские отношения с папой, но он не поддавался на папские уговоры о соединении церквей и в своих письмах искусно обходил этот вопрос. В дошедших до нас письмах Дмитрия нет даже намека на исполнение своих прежних обещаний ввести католичество в Русской земле. Он толковал с папой о союзе против турок, и вскоре иезуиты совершенно разочаровались насчет своих блестящих надежд. Предоставив католикам свободу совести в своем государстве, Дмитрий равным образом предоставил ее протестантам всех толков. Ясно было, что он не думал исполнять тех обещаний иезуитам, которые он поневоле давал, будучи в Польше (хотя, несомненно, что в душе он был всецело за соединение церквей, но вовсе не из религиозных, а из прагматических целей). Так же мало расположен он был исполнить свои вынужденные обещания отдать Польше Смоленск и Северскую область. Польскому послу Корвин-Гонсевскому Дмитрий напрямик объявил, что отдача русских земель решительно невозможна. Он отказал Сигизмунду в требовании заводить костелы и вводить римско-католическое духовенство, особенно иезуитов во вред православной вере.

Дмитрий любил веселую жизнь и забавы. Ему не по душе был старый дворец с его мрачными воспоминаниями. Он приказал построить для себя и для будущей жены два деревянных дворца. Его собственный дворец был невелик, хотя высок, и заключал всего четыре комнаты с огромными сенями, уставленными шкафами с серебряной посудой. Комнаты были обиты персидскими тканями, окна завешаны золототкаными занавесами, изразцовые печи с серебряными решетками и потолки отличались превосходной резной работой, а пол был устлан богатыми персидскими коврами. За обедом у Дмитрия звучала музыка, что не было принято при прежних царях. Вообще Дмитрий часто говорил, что желает, чтобы все кругом веселились. Но современники рассказывают, что благодушный царь был слишком падок до женщин: обольщал боярских жен, дочерей и даже молоденьких монахинь. Дочь Годунова Ксения была его первой любовницей, и он, кажется, совершенно не стремился этого скрывать. Об этой связи знали не только в Москве, но и в Польше, и Мнишек в своих письмах вынужден был намекнуть, что ему неприлично везти дочь в Россию, пока Дмитрий держит при себе любовницу. Только тогда Дмитрий отослал Ксению в монастырь, где, по некоторым известиям, она родила сына.

Исполняя обещание вступить в брак с Мариной, Дмитрий отправил в Краков послом дьяка Афанасия Власьева, который представлял своего государя и 12 ноября совершил за него акт обручения в присутствии короля Сигизмунда. Дмитрий настойчиво звал невесту в Москву, но будущий тесть долго медлил с отъездом, выжидая, как сложится судьба его протеже. В Польшу приходили противоречивые слухи о новом государе. С одной стороны говорили, что народ его любит и ласкает, а с другой - что не доверяет ему вполне и подозревает в самозванстве. И то и другое было верно. Почти что с первого дня по столице пошел ропот недовольных. Говорили, что царь любит иноземцев, ест и пьет с ними, не соблюдает постов, ходит в иноземном платье, завел музыку, хочет от монастырей отобрать достояние, тратит без толку казну, затевая войну с турками, раздражает шведов в угоду Сигизмунду и намерен жениться на поганой полячке. Во главе недовольных стоял князь Василий Шуйский. К нему присоединились князь Василий Васильевич Голицин, князь Куракин, Михаиле Татищев и кое-кто из духовных сановников. Особенно ненавидели царя казанский митрополит Гермоген и епископ Коломенский Иосиф, страстные обличители всего иноземного. Сторонники Шуйского распространяли недовольство между стрельцами, а в январе 1606 года составили план убийства царя. Убийцею вызвался быть тот самый Шерефадинов, который вместе с Молчановым убил Федора Борисовича Годунова с матерью. 8 января они прошли было во дворец, но только подняли шум. Шефердинов бежал и пропал без вести. Семерых стрельцов схватили, и они повинились. Тогда Дмитрий созвал всех стрельцов к крыльцу и сказал: "Мне очень жаль вас - вы грубы и нет в .вас любви. Зачем вы заводите смуты? Бедная наша земля и так страдает. Что же вы хотите довести ее до конечного разорения? 3а что вы ищете меня погубить? В чем вы можете меня обвинить? Вы творите: я не истинный Дмитрий! Обличите меня и тогда вы вольны лишить меня жизни! Моя мать и бояре в том свидетели. Я жизнь свою ставил в опасность не ради своего возвышения, а затем, чтобы избавить народ, упавший в крайнюю нищету и неволю под гнетом гнусных изменников... Говорите прямо, говорите свободно: за что вы меня не влюбите?" . Толпа залилась слезами, упала на колени и говорила: "Царь-государь, смилуйся, мы ничего не знаем. Покажи нам тех, что нас оговаривают". Тогда Басманов по царскому приказу вывел семерых сознавшихся, и Дмитрий сказал: "Вот, они повинились и говорят, что все вы на меня зло мыслите". С этими словами он ушел во дворец, а стрельцы разорвали преступников в клочья. Сам царь никого не казнил, но народ строже верховной власти готов был наказывать его врагов. "Тогда, - говорит современник, - назови кто-нибудь царя ненастоящим, тот и пропал: будь он монах или мирянин - сейчас убьют или утопят".

24 апреля 1606 года в Москву наконец прибыл Мнишек с дочерью. С ним приехало несколько знатных панов с толпою всякой челяди и шляхтичей. Всех гостей было более двух тысяч человек. Начались роскошные обеды, балы и празднества. На одни дары Марине и полякам Дмитрий издержал огромные суммы. 8 мая Марина была предварительно коронована царицею, а патом совершилось бракосочетание. Царь в упоении любви, казалось, обо всем позабыл и только предавался удовольствиям, танцевал, не уступая полякам в ловкости, и раздражал тем чопорных русских. Но к своеобразию своего государя они уже привыкли. Гораздо более вызывало возмущение поведение приехавших поляков. Среди них было множество гайдуков-малороссиян, людей буйных и неуемных. В пьяном разгуле они бросались на женщин на улицах, врывались даже в дома, где замечали красивую хозяйку или дочь. Марина также очень не понравилась русским как своим западным платьем, так и тем, что оставалась католичкою.

Все это вместе - наплыв буйных иноземцев на улицах Москвы, пренебрежение к православию, выказанное царицей, а также множество нелепых слухов, усиленно разносимых врагами царя, вызвало возбуждение и брожение среди москвичей. Этим и решили воспользоваться заговорщики. Но и теперь они вовсе не были уверены в поддержке народа и избрали для достижения своей цели путь прямого обмана. В ночь со вторника на среду с 13 на 14 мая Василий Шуйский собрал к себе заговорщиков, между которыми были и служилые и торговые люди, раздраженные поведением поляков. Решили сначала отметить дома, в которых стоят поляки, а утром рано в субботу ударить в набат и закричать народу, будто поляки хотят убить царя и перебить думных людей: народ бросится бить поляков, а заговорщики покончат с царем. В четверг 15 мая какие-то русские донесли Басманову о заговоре. Басманов доложил царю. "Я этого слышать не хочу, - сказал Дмитрий, - не терплю доносчиков и буду наказывать их самих". Царь продолжал веселиться, к воскресенью готовили большой праздник. Царский деревянный дом, построенный самим Дмитрием, и дворец обставляли лесами для иллюминации. В пятницу 16 мая немцы подали Дмитрию письменный извет о том, что в столице существует измена и следует как можно скорее принять меры. Дмитрий сказал: "Это все вздор, я читать этого не хочу". И Мнишек, и Басманов советовали не пренебрегать предостережениями. Дмитрий ничему не верил и вечером созвал гостей в свой новый, красиво украшенный дворец. Заиграло сорок музыкантов, начались танцы; царь был особенно весел, танцевал и веселился. А между тем Шуйский именем царя приказал из сотни немецких алебардщиков, державших по обыкновению караул около дворца, удалиться семидесяти человекам и оставил только тридцать. По окончании бала Дмитрий ушел к жене в ее новопостроенный и еще неоконченный дворец, соединенный с царским дворцом переходами, а в сенях царского дворца расположилось несколько Человек прислуги и музыкантов.

На рассвете Шуйский велел отворить тюрьмы, выпустить преступников и раздать им топоры и мечи. Как только начало восходить солнце, ударили в набат на Ильинке, а потом во всех других московских церквах стали также звонить, не зная, в чем дело. Главные руководители заговора - Шуйские, Голицын, Татищев верхом выехали на Красную площадь в сопровождении толпы около двухсот человек. Народ, услышав набат, сбегался со всех сторон, а Шуйский кричал: "Литва собирается убить царя и перебить бояр! Идите бить литву!" Народ с яростными криками бросился на поляков, многие с мыслью, что в самом деле защищают царя, другие - из ненависти к полякам за своевольство, третьи - просто из страсти к грабежу. Василий Шуйский, освободившись такою хитростью от народной толпы, в сопровождении одних своих приближенных заговорщиков въехал в Кремль через Спасские ворота, держа в одной руке крест, в другой меч. Подъехав к Успенскому собору, он сошел с лошади, приложился к образу Владимирской Богородицы и сказал окружавшим: "Во имя Божие идите на злого еретика". Толпа двинулась ко дворцу.

Царя разбудил набатный звон. Дмитрий побежал в свой дворец и встретил там Дмитрия Шуйского, который сказал ему, что в городе пожар. Дмитрий хотел вернуться к жене, чтоб успокоить ее, а после ехать на пожар, как вдруг неистовые крики раздались у самого дворца. Басманов отворил окно и спросил: "Что вам надобно? Что за тревога?" Ему отвечали: "Отдай нам твоего вора, тогда поговоришь с нами". - "Ахти, государь, - сказал Басманов царю, - не верили мне, а вся Москва собралась на тебя".

Алебардщики стали было у входа, но по ним дали несколько выстрелов. Они увидели, что ничего не могут сделать, и пропустили толпу. Дмитрий выхватил у одного из них алебарду, подступил к дверям и крикнул: "Прочь! Я вам не Борис!" Басманов выступил вперед царя, сошел вниз и стал уговаривать бояр, но Татищев ударил его ножом в сердце. Дмитрий запер дверь. Заговорщики стали ломать ее. Тогда Дмитрий бросил алебарду и побежал по переходам в маленький дворец, но выходу не было: все двери были заперты. Он глянул в окно, увидел вдали стрельцов и решил выскочить в окно, чтобы спуститься по лесам, приготовленным для иллюминации, но оступился, упал с высоты 15 сажен на житный двор, вывихнул себе ногу и разбил грудь. Стрельцы, державшие караул, подбежали к нему, облили водой и положили на каменный фундамент .сломанного Борисова дома. Дмитрий пришел в чувство и стал упрашивать стрельцов, чтобы они приняли его сторону, обещая им в награду жен и имения изменников-бояр. Стрельцы внесли его снова во дворец, уже опустошенный и ограбленный. Когда заговорщики попытались отнять раненого, стрельцы начали стрелять из ружей. Тогда заговорщики закричали: "Пойдем в стрелецкую слободу, истребим их жен и детей, если они не хотят нам выдать изменника, плута и обманщика". Стрельцы отвечали: "Спросим царицу: если она скажет, что он ей не сын, то Бог в нем волен". Бояре согласились. В ожидании ответа от Марфы заговорщики не хотели остаться в покое и с ругательством и побоями спрашивали у Дмитрия: "Кто ты? Кто твой отец? Откуда ты родом?" Он отвечал: "Вы все знаете, что я царь ваш, сын Ивана Васильевича. Спросите обо мне мать мою или выведите меня на Лобное место и дайте объясниться". Тут явился князь Иван Васильевич Голицын и сказал, что он был у царицы Марфы, спрашивал: она говорит, что сын ее убит в

Угличе, а это самозванец, и что Нагие подтверждают слова Марфы. Тогда отовсюду раздались крики: "Бей его! Руби его!" Выскочил из толпы сын боярский Григорий Валуев и выстрелил в Дмитрия, сказав: "Что толковать с еретиком: вот я благословляю польского свистуна!" Другие дорубили несчастного и бросили труп его с крыльца на тело Басманова. Чернь, овладев трупами, раздела их догола, вытащила через Спасские ворота на Красную площадь. Поравнявшись с Вознесенским монастырем, толпа остановилась и спрашивала у Марфы: "Твой ли это сын?" Та отвечала загадочно: "Вы должны были спросить меня раньше. Теперь, каков он есть, он, конечно, не мой!" Тело умерщвленного царя положили на Красной площади на маленьком столике. К ногам его приволокли тело Басманова. На грудь мертвому Дмитрию положили маску, а в рот воткнули дудку. В продолжении двухдней москвичи ругались над его телом. Потом Басманова погребли у церкви Николы Мокрого, а Дмитрия - на убогом кладбище за Серпуховскими воротами. Но пошли разные слухи: говорили, что сильные морозы стоят благодаря волшебству расстриги, что над его могилой делаются чудеса. Тогда труп его вырыли, сожгли на Котлах и, смешав пепел с порохом, выстрелили из пушки в ту сторону, откуда он пришел.